Время расставания - Тереза Ревэй

Мужчина так резко повернул голову, что очки соскользнули ему на нос. Он явно был ошарашен.

— Иногда люди, пересекшие демаркационную линию, на некоторое время останавливаются в Монвалоне, — пояснила несколько смущенная Камилла.

— И как давно это началось? — поинтересовался Андре, которому казалось, что он рухнул с небес на землю.

— Более года назад. После прошлогодних августовских погромов.

Андре внезапно почувствовал, как судорога сводит его живот. Бог мой, Валентина осознает всю опасность, которой подвергается? Холодок пробежал вдоль позвоночника мужчины.

— Мне никто ничего не говорил. И с чего все началось?

Камилла неожиданно подумала, не слишком ли она разоткровенничалась? До сих пор она старалась избегать подобных разговоров с отцом, девушка пыталась защитить его, оградить от тревог. Она знала, что Александр сумел наладить контакт с ее матерью, что бегство молодого Симона прошло без происшествий. Она также знала, что другие скорняки еврейской национальности последовали тем же путем, что в окрестностях Шалон-сюр-Сон существует несколько точек, где можно нелегально пересечь демаркационную линию, и что те, кто раньше встречался на ярмарке дичи — скорняки, меховщики, крестьяне и виноградари, — теперь, бывает, сталкиваются нос к носу в туманных сумерках, среди деревьев и виноградных лоз.

Не единожды рабочие Дома Фонтеруа приходили к Камилле за помощью, прося за своих близких или за самих себя. Девушка отводила их к Александру. Затем они следовали проторенным путем, о котором Камилла знала лишь то, что конечным пунктом назначения является дом ее матери.

Юная мадемуазель Фонтеруа ни секунды не сомневалась в своем отце, но теперь было такое время, когда произносить что-либо вслух становилось крайне рискованно, любой новый человек, введенный в курс дела, представлял потенциальную опасность. Она уже пожалела о том, что не смогла сдержать свой язык и не придумала какую-нибудь отговорку относительно переправки Самюэля. Но в любом случае оставлять ребенка у добрейшей мадам Вуазен было бы неосмотрительно, а лгать отцу девушка не желала.

— Все это лишь стечение обстоятельств. Дом находится в свободной зоне.

— Но кто-то же все это придумал? — настаивал Андре. — Ведь не твоя же мать наладила цепочку?

— Нет. Однажды ко мне пришел Александр Манокис. Он хотел просить маму, чтобы она дала приют брату его работницы, затем молодой человек должен был отправиться в Испанию. Александр знал, что у нас есть дом близ Шалона. Так вот все и закрутилось…

Андре встал и принялся мерить шагами комнату. Он ничего не понимал. Валентина, Манокис… Почему? Как? Что навело грека на мысль просить помощи у его жены? Разве они знали друг друга? Все казалось просто абсурдным!

— А ты, в чем конкретно заключается твоя роль, Камилла?

— О, моя роль весьма скромна. Я называю имя Александра тем, кто обращается ко мне. Не беспокойся, мною не заинтересуется гестапо! — пошутила девушка.

— Но мне бы все-таки хотелось, чтобы учитывалось и мое мнение! Я намерен отправиться к этому Манокису и сказать ему пару слов. Когда-то я помог ему, и вот как он благодарит меня за мою доброту: втягивает в какие-то сомнительные приключения мою жену и мою дочь, подвергает опасности их жизни! Тебе когда-нибудь случалось читать, что написано на плакатах, развешенных по всему городу? На них написано, что любой человек, являющийся пособником врагов оккупационных сил, будет расстрелян. Ты никогда не просматривала списки расстрелянных заложников?

Камилла пожала плечами.

— У нас нет выбора, папа. Мы не можем отказаться помогать людям, попавшим в беду. Большая часть из них — наши коллеги или друзья. Вспомни о Максе и Юдифи… Если бы они тебя послушались, то сейчас бы находились в безопасности.

Андре провел рукой по лицу. Прежде всего, он хотел успокоиться. Фонтеруа доверял Валентине: она никогда не позволит немцам поймать себя. Страх уступил место восхищению.

— Твоя мать, по крайней мере, живет в свободной зоне. Но ты… Я не хочу, чтобы ты подвергалась опасности… Я тебе запрещаю, ты меня слышишь? Если с тобой что-нибудь случится…

— Со мной ничего не случится, папа. И давай больше не будем говорить об этом, я прошу тебя. — Камилла взглянула на часы и поднялась. — Пришло время слушать Лондон. Конечно, эти ужасные радиопомехи могут разбудить маленького Самюэля, но что поделаешь.

Александр закончил составлять бумагу: «Я, нижеподписавшийся, Александр Манокис, скорняк, мастер-надомник, свидетельствую, что месье Генри Леви, проживающий в доме 38 по улице Отельвиль в Париже, работает на моем предприятии и выпускает продукцию, необходимую немецким властям». Грек подписал документ и протянул его мужчине, который стоял перед мастером навытяжку.

— Лишь бы никому не пришло в голову проверить мое предприятие, — пошутил он. — Вы — мой тридцать второй рабочий. Скоро я смогу соперничать с Домом Фонтеруа.

Бледная улыбка осветила изможденное лицо Генри Леви. Он старательно сложил лист бумаги и убрал его в свой бумажник, где уже лежали удостоверение личности, продовольственная карточка, военный билет, карточка о демобилизации… Старый, покрытый трещинами бумажник раздулся от такого количества документов.

В маленькой комнате бок о бок трудилось шесть человек. Генри Леви, по профессии дантист, впервые видел мастерскую скорняка. Какая-то женщина склонилась над неким механизмом, напоминающим швейную машинку. Две другие, не поднимая глаз, работали за странными устройствами округлой формы, пропуская полоски меха между двумя дисками и постоянно поправляя и подтягивая их специальными щипцами. На шкафах громоздились старые картонные коробки, на которых виднелись неразборчивые надписи: «Куски каракуля с тугим завитком», «Головы и лапы каракуля», «Рысь». Подросток тщательно расчесывал густой черный мех, высматривая дефекты. Мужчина раскладывал бумажную выкройку поверх шкурок, приколотых к рабочему столу, а темноволосая девушка старательно спарывала подкладку старого, изъеденного молью жакета. Когда она подняла голову и улыбнулась посетителю, Леви почувствовал, что у него еще осталось достаточно разума, чтобы счесть ее красивой.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил гостю Александр. — Я вынужден продолжить работу, но вы, если пожелаете, можете остаться, чтобы передохнуть.

Генри Леви устроился на маленьком позолоченном стуле, стоящем в соседней комнате. Вне всякого сомнения, именно здесь, перед огромным зеркалом на одной ноге, примеряли свои манто взыскательные клиентки. Мужчина положил фуражку на колени. Накануне во время облавы была арестована его двоюродная сестра и ее семилетние сыновья-близнецы. Его кузен был интернирован в лагерь в Компьен уже несколько месяцев тому назад. Когда Леви прибыл к сестре, он обнаружил на ее двери печати полиции. Дантист оперся о стену с грязными обоями и разразился рыданиями. Он чувствовал, как с каждым днем петля все туже затягивается вокруг его горла.

Самым страшным было ожидание. Нескончаемые, пустые дни казались годами. Ему постоянно приходилось убегать от фрицев, он пускался наутек, лишь завидя кепи жандарма. Перед ним, как перед прокаженным, захлопнулись двери кафе, кинотеатров и музеев, теперь он не мог зайти туда, чтобы согреться или просто скоротать время. К счастью, ноябрь 1942 года был не столь холодным, как ноябрь года предыдущего. Вот уже несколько недель, как дантист не ночевал более двух ночей подряд в одном и том же месте. Время от времени он заходил перекусить в столовую на улице Беранже или в столовую на улице Рише. Именно там он и услышал об Александре Манокисе.