Сломанные вещи - Лорен Оливер

– Ничего я не прячу. – Но внезапно из глаз снова начинают течь слезы. Предательницы. Они всегда появляются в самый неподходящий момент. – Пожалуйста, – бубню я. – Пожалуйста.

– Я сейчас открою эту дверь, Миа. – Теперь голос отца звучит лишь чуть громче шепота. – Я открою ее через три секунды – ты меня поняла? Одна… две…

Я отхожу в сторону, обхватив себя руками и давясь рыданиями.

– Три.

Несколько долгих секунд папа даже не заходит внутрь. Он стоит, замерев и словно подавляя в себе желание убежать. Затем он подносит руку ко рту – медленно, медленно, боясь шевельнутся, боясь до чего-нибудь дотронуться.

– О господи, – говорит он.

– Прости меня. – Я наклоняюсь и упираюсь ладонями в колени, судорожно всхлипывая. Я не знаю, у кого и за что прошу прощения – у моей мамы, потому что не смогла ее уберечь; у моего отца за то, что не смогла все это остановить. – Прости меня, – повторяю я.

Папа меня словно не видит.

– О господи, – повторяет он и заходит на несколько футов внутрь, и под его ногой что-то хлюпает. Он вздрагивает. Еще шаг. Что-то хрустит. Старые журналы трещат, когда он на них наступает. Даже стоя на крыльце, я вижу Кучи, словно пальцы указывающие на небеса с их несуществующим раем, и я могу сейчас думать только об одном – о том, как папа будет зол, и о том, как будет зла мама и как я провалила все, даже то, что было провалено с самого начала. И я почти не могу дышать, так надрывны мои рыдания: сломленная девушка с разбитым сердцем, живущая в разрушенном доме.

– Миа. – Отец поворачивается ко мне, и я с изумлением вижу на лице не злость, а такое выражение, будто кто-то только что вырвал из его груди сердце. Я никогда не видела, чтобы отец плакал, ни разу, он не плакал даже не похоронах своей матери – но сейчас плачет, плачет, не пытаясь сдерживаться и даже не вытирая слез. Затем он стремглав выбегает из дома и поднимает меня, как будто я маленькая девочка, поднимает, отрывая мои ноги от крыльца, и его руки с силой сжимают ребра, и все это так неожиданно, что я начисто забываю о своем горе.

– Это ничего, папа, – говорю я, а он продолжает рыдать. Мы с ним поменялись ролями. Теперь просит прощения он.

– Прости меня, детка, – повторяет папа снова и снова. – Я так виноват. Я так виноват. Так виноват.

БРИНН

Наши дни

20 июля, утро среды, через две недели после того, как двоюродный брат Хита Мура притащил меня домой, попытка № 1024 дозвониться до Эбби, пятый гудок…

Шестой гудок…

Голосовая почта: «Привет, это Эбби. Если вы сейчас слушаете мое сообщение, это, скорее всего, значит, что я блокирую ваши звонки…»

Я нажимаю большим пальцем на кнопку «отбой» как раз в тот момент, когда сестра открывает дверь пинком ноги, все еще одетая в свой хирургический костюм, с волосами, собранными в конский хвост, и синяками под глазами из-за накопившейся усталости.

Чтобы закрыть дверь, она бьет по ней кулаком.

– Эта гребаная штука разбухла и покоробилась, – говорит она. Подобные выражения означают на самом деле Привет! Как дела? Рада тебя видеть! Но, войдя, она плюхается рядом со мной на диван и кладет ноги на журнальный столик, сдвинув в сторону ноутбук нашей матери. На ковер соскальзывает рекламный проспект какой-то школы, из которого торчат прямоугольнички самоклеящейся бумаги для заметок. С тех самых пор, как я вернулась домой, мама только и делает, что пишет в каждую из альтернативных старших школ по всему Восточному побережью. «Выходит, ты даже не наркоманка, – то и дело повторяла она, как будто почти сожалела о том, что у меня нет зависимости от наркотических веществ. – Ей-богу, Бринн. Что ж, думаю, тогда пора тебе закончить школу».

Эрин достает из сумки бутылку кока-колы, отвинчивает крышку и отпивает глоток.

– Как работа? – спрашиваю я. Она все лето работала по две смены в день, иногда даже по сорок восемь часов подряд, после чего у нее бывали два выходных, когда она едва заползала в кровать.

– Все как всегда. Множество стариков. – Эрин всегда говорит в таком духе, будто ей плевать, но я знаю, что это не так. Она вкалывала как раб на галерах, чтобы закончить медицинский факультет и выучиться на врача, набрала образовательных займов на десятки тысяч долларов и все еще тратит собственные деньги, чтобы покупать подарки любимым пациентам. – Я сегодня опять видела твою подругу Миа, – замечает она, опять прихлебывая газировку.

– Она мне не подруга, – поспешно говорю я и удивляюсь, что мне больно от этих слов. Мы провели четыре дня, играя в детективов-любителей, и теперь я чувствую себя одинокой из-за того, что игре пришел конец.

С тех пор как Мур привез меня домой, я разговаривала с Миа только один раз. Отправилась в город попить кофе и столкнулась с ней в «Тосте». Она была одета как всегда – в короткие аккуратные шорты, выглядящие так, будто она их погладила, и тенниску, а волосы ее были, как обычно, собраны в пучок, но смотрелась она, пожалуй, более раскованно, став менее похожей на человека, в задницу которого вставили измерительную линейку длиной в один ярд. Она сказала мне, что теперь живет у своего отца, пока мама лечится у психотерапевтов в Северной пресвитерианской больнице, той самой, где моя сестра проходит клиническую ординатуру. Вроде бы в их доме сейчас работает целая бригада, вычищая споры черной плесени и всякой другой опасной гадости, которая, как боится ее отец, могла бы разрушить легкие.

– Ты поговорила с Оуэном? – спросила я, и ее лицо сразу сделалось непроницаемым, и она покачала головой. А затем, не в силах удержаться, я добавила: – А как Эбби?

Миа скорчила гримасу.

– Она много времени проводит с Уэйдом. Представляешь?

– Сообщество фанатов «Звездных войн», – сказала я. – Что тут поделаешь? – Она рассмеялась, но то был деланый смех.

Раньше я никогда бы не подумала, что когда-нибудь буду по-настоящему скучать по Уэйду. Теперь, когда он плотно общается с Эбби, я то и дело отправляю ему текстовые сообщения. Я едва не выложила все Миа, пока мы стояли перед кофейней и я держала в руке стаканчик кофе глясе – и об Эбби, и о том, как гадко я себя повела. Как глупо. И как сильно она мне нравится.

Как я снова и снова прокручиваю в голове наш с ней поцелуй.

Но тут мимо прошла женщина, переходя улицу и таща за собой ребенка, и бросила на нас испепеляющий взгляд, как будто мы были источником заразы, и я сразу же вспомнила, кто мы такие, что все, что я хотела сказать, не имеет значения, и что теперь нас связывает только призрак Саммер. В это время подъехал отец Миа на своем сверкающем «Лендровере», посигналил ей, и она уехала.

По привычке я проверяю свой смартфон, думая, что, быть может, каким-то чудом найду в нем пропущенный звонок от Эбби. В последние две недели я пробовала запирать мобильник на ключ в выдвижном ящике, баррикадируя его огромным, как мини-морозилка, древним телевизором моей матери, чтобы удержаться от соблазна то и дело проверять входящие. Я думала о том, чтобы съездить к ее дому. И даже написала ей письмо – настоящее письмо, на бумаге, – а потом разорвала его в клочья и спустила в туалет.