Дочь палача и ведьмак - Оливер Петч

Брат Бенедикт и глазом не моргнул.

— Разумеется, мы все проверим, когда придет время, — ответил он бесстрастно. — Но можете не сомневаться, облатки на месте. Сосуды запечатаны.

— Печать можно подделать, — возразил Симон.

Библиотекарь фыркнул.

— У вас богатая фантазия, господин цирюльник… А теперь прошу меня простить, мне еще к мессе готовиться. Это будет благодарственный молебен в честь возвращения святых облаток. Разумеется, я и вас приглашаю.

Он развернулся и зашагал прочь, выпятив подбородок, — щуплый старик, вся наружность которого выказывала высокомерное превосходство, взращенное за многолетним изучением книг. Монахи, до сих пор молча стоявшие у колодца, подняли полотно с телом Виргилиуса. Обугленный труп был легким, как детская мумия. Бормоча молитвы, бенедиктинцы понесли останки Виргилиуса в зал для прощания, расположенный на краю кладбища.

И гроб им понадобится не слишком большой.

Ладан, словно туман, клубился под сводами церкви, богомольцы тянули хором под жалобные звуки органа, и сам воздух, казалось, дрожал.

Колдун наблюдал со своего места за многочисленными паломниками, как они открывали и закрывали рты, точно заблудшие овцы. Открывали и закрывали, раз за разом… Удивительно, как из простой мужицкой тупости и безграничного узколобия рождается подобная энергетика. Ведьмак буквально чувствовал, как вера исчерченным молниями грозовым облаком собиралась под потолком. Столько силы сосредоточилось в простом тесте — в трех старых, раскрошенных облатках из воды и муки…

В трех святых облатках.

Наконец-то они у него в руках! Замысел удался, хоть и не так идеально, как он рассчитывал. Но все убитые, которыми был усеян его путь к успеху, — вынужденная мера. Ведь главное — это результат затраченных усилий.

Под низкий гул органа, что разносился по церкви, колдун снова увидел огонь, услышал крики и мольбы умирающих. Он вдруг понял с изумлением, что принимал их смерть с жалостью. Тем более что некоторые из них умерли в страшных мучениях. Их завывания едва не вызвали в нем сострадание.

Но только едва.

Что вообще значили несколько трупов по сравнению с тем, что он задумал! Человек мог сам стать Богом, и все, что для этого нужно, — вера. А в Андексе она была столь необъятной силы, какая заключалась, наверное, лишь в Альтеттинге, соборе Святого Павла в Риме или в Сантьяго-де-Компостела. И средоточием этой веры на Святой горе были облатки.

Ведьмак вместе с остальными произносил слова покаяния и чувствовал, как его самого переполняет вера.

Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa… Kyrie eleison…[17]

Да, он тоже грешил. Слезы выступили у него на глазах при мысли о ней. Она так давно ушла из его жизни, но он по-прежнему в нее верил — и эта вера снова ее оживит.

Если бы еще не эти ищейки из Шонгау, будь они прокляты!..

Колдун с такой силой стиснул молитвенник, что побелели костяшки пальцев. Эти трое уже наступали ему на пятки, он чувствовал это, и помощник каждый день снабжал его новыми, пугающими подробностями. Похоже, они близки к тому, чтобы разоблачить его! Он давал своему подручному ясные указания, но тот всякий раз находил отговорки, чтобы не выполнять поручений. Уж слишком он был труслив или просто мягкосердечен. Что ж, придется потом подыскать более сговорчивого прислужника. Но пока ему нужен этот.

Осталось еще немного, он только ждал подходящих условий. Один раз он был уже близок к цели, однако желаемого результата не наступило. Но он чувствовал, что долго это продолжаться не будет. А до тех пор следовало набраться терпения.

Орган снова взорвался раскатистым басом, столь громким, что едва не заложило уши. В воздухе повис пронзительный отзвук, и колдуну в нем послышались крики умирающих. Они звали его, они жаловались, показывали на него тонкими пальцами.

Но потом орган резко замолчал, ладан рассеялся, и верующие поднялись со скамей, чтобы набить животы в окрестных трактирах, напиться и предаться блуду. Вся вера испарилась, и остались лишь пустые каменные своды. Только камень и дерево, и ничего божественного.

Колдун поднялся, перекрестился и вместе с паломниками и монахами вышел из церкви.

Симон возвращался в лазарет, а перед глазами у него по-прежнему стоял образ обугленного трупа. Навстречу ему из церкви выходили паломники, шумели и смеялись, но лекарь их не замечал. Недавние события заставили его задуматься; он с удовольствием поговорил бы об этом с тестем, но тот не появлялся со вчерашнего дня. Не то чтобы Фронвизер очень беспокоился — палач и раньше часто пропадал в лесу на целую ночь, собирая травы. Правда, не в таких лесах, где предположительно бесчинствовал сумасшедший…

В том, что этот полоумный до сих пор где-то бродит, лекарь не сомневался. Напыщенные слова библиотекаря о гневе Господнем он считал бредом чистой воды. Но вот как и где брат Лаврентий обнаружил облатки? И какую роль сыграл во всем этом автомат? Симон прибавил шагу. Быть может, наставник сейчас ненадолго очнется и сможет сказать хоть пару слов…

Добравшись до лазарета, лекарь в первую очередь огляделся в поисках Шреефогля. Теперь, когда сам он по большей части занимался графским сыном, советник стал для него незаменимым помощником. Но потом лекарь вспомнил, что Шреефогль находился сейчас у графа.

Вместо него он встретил кое-кого другого.

Над Лаврентием склонился внушительного роста незнакомец. Он стоял спиной к Симону и, казалось, собрался задушить раненого. Лекарь бросился к незваному гостю и схватил его за плечо.

— А ну прекрати… — начал он.

Но в следующий миг от неожиданности зажал рот ладонью.

— Господи, Якоб! — просипел он. — Это вы! Где вы пропадали все это время? Напугали меня до полусмерти.

— Ты меня тоже. — Палач злобно уставился на Симона. — Я уж думал, ты один из этих чертовых стражников. С каких это пор палачу и целителю запрещено осматривать раненых?.. — Он бросил сочувственный взгляд на израненного наставника. — Хотя этому, судя по его виду, особо и не поможешь. Даже я не смогу.

Только теперь Симон обратил внимание, что одет был палач не в монашескую рясу, а в собственную одежду.

— Вам не кажется слишком опасным появляться здесь в таком виде? — прошептал он и показал в дальнюю часть лазарета. — Там и несколько наших лежат. Они могут узнать вас, и если церковь прознает, что бесчестный палач…

Куизль прервал его нетерпеливым взмахом руки.

— Черт с ней, с рясой, — проворчал он. — В ней меня все равно уже разыскивают.

— Вас… что?

— Может, ты сначала лучше объяснишь, что делает у тебя наставник и почему все вокруг болтают о чуде? — возразил Куизль. — Кто знает, возможно, обе наши истории и составят общую картину.

— Пожалуй. Но лучше отойдем подальше. — Симон понизил голос. — Многие из больных, конечно, слишком слабы, чтобы понять хоть что-то, но кто его знает…