Карл, герцог - Александр Зорич

«Лекаря!» – гаркнул Карл. «И священника!» – добавил он, будучи уверен, что его отец при смерти.

Проклятый Динан! – с одной стороны. И предсмертная воля отца – с другой.

«Динан и эта история с шестью обидчиками убили моего отца», – отчетливо проговаривал Карл, взбегая на лобное место, где мухи вились в равной аж-ж-жиотации и над палачами, и над приговоренными.

– Именем герцога Бургундского Филиппа, – вознес Карл голос в ставшей за последние три года привычной формуле властного заклинания, – я объявляю сегодняшнюю казнь судебной ошибкой. Эти люди невиновны.

Ни жесткий и жестоковыйный автократор, ни пылкий влюбленный, алкающий взаимности от предмета своих воздыханий, ни ученый, ищущий путей вздуть природу-мать, ни один проводник власти вообще не может обходиться без орудий властвования, без аппарата. У Александра Великого были Клит, Гефестион и Кратер, у Ромео – Меркуцио и Бенволио, у Вейсмана и Моргана – вейсманисты-морганисты.

У герцога Филиппа Доброго во времена его продолжительной и славной зрелости служили многие и многие, но в аппарате насчитывалось едва ли пятеро:

– граф Жан-Себастьян де Сен-Поль (пока фаблио, ковы Людовика и ярость Карла не зашвырнули его в Париж);

– безродный Бернар (был верен герцогу до конца и умер от тоски по хозяину);

– граф де Круа (подкошен черным сплином на следующий год после безумных переговоров о выдаче Сен-Поля);

– старший д’Эмбекур (Ги де Бриме, сир де Эмбекур – этот погибнет совсем скоро);

– и Изабелла Португальская, верная спутница Филиппа, женщина большого государственного ума.

Когда Карл принял бразды правления и получил первую реальную возможность воплощать уицраориальные фантазмы в жизнь, он, разумеется, уже имел кое-кого: Луи, Жануария и д’Эмбекура-младшего. Луи был отличным порученцем, незаменимым соглядатаем и вообще другом. Жануарий держал в руках духовный меч Бургундского государства и этим всё сказано. Д’Эмбекур, как и его дядя Ги, был опытным рыцарем, хорошим интендантом и смелым рубакой – то есть потенциальным капитаном номер один над лучниками, бомбардирами, кавалерией и наемными бандитами, которые все вместе составляли надёжу и опору герцогства.

Не хватало одного, без которого Карл с удовольствием обошелся бы, но не мог: воспитанного, смазливого, речистого дворянчика (два ин.яз.) для дипломатических поручений и прочей потаенной политической кухни. Причем этот дворянчик должен был быть молод, мягок, как пластилин, и позволять любое формообразование над своим первичным сфайросом, которое Карлу возжелалось бы предпринять. Ибо переделывать Луи, Жануария и д’Эмбекура было уже поздно. Но такого персонажа Карлу пока встречать не доводилось.

И вот однажды, когда герцог Филипп и граф Шароле ссорились в Аррасе вокруг очередного французского посольства, инкриминировавшего Карлу морской разбой во Фландрии (по молодости он и правда водил дружбу с Ганзейским Союзом), среди придворных появилось новое, довольно приятное лицо.

Молодой и приятный N дождался окончания прений (после которых взбешенный герцог выскочил прочь из зала, бормоча «исчадие Тервагана») и, подойдя к графу Шароле, довольно уверенно для провинциала отрекомендовался Филиппом де Коммином, сиром де Ренескюр. Ему, понимаете ли, идет восемнадцатый год, он сын покойного бальи Фландрии и, к слову сказать, крестник ныне здравствующего герцога, от которого и получил своё красивое имя. Он ищет службы при богатом и могущественном бургундском дворе, недурно держится в седле, владеет оружием и риторикой. Карл – весь в мыслях о глупой ссоре с отцом – рассеянно спросил: «Ну а с языком у Вас как? Сейчас, знаете, сир де Ренескюр, язык – это всё». Коммин вздохнул. «С языком неважно. Латынь, признаться, так и не…» «Да при чем здесь латынь, у нас что – Сципион в союзниках?! – вспылил Карл, которому было не до того. – Английским владеете?» «Да, неплохо», – кивнул Коммин с облегчением. «Хорошо, Вы приняты», – хлопнул его по плечу Карл и побежал догонять отца.

Герцог Филипп не умер в Динане. Вечером он пришел в сознание и, к удивлению Карла (не избежавшего искуса подозревать своего родителя в старческом слабоумии), осведомился о судьбе шести приговоренных. Услышав, что они живы-здоровы и отделались лишь присягой до скончания дней своих не злоумышлять против Бургундского Дома, герцог просиял, поцеловал сына и пробормотал, что теперь грех погубления невинного Клоделя искуплен через отпущение шести козлищам. Карл не понял: кто такой Клодель и разве шестеро, которые «не те», всё-таки козлища, то есть самые «те»? Филипп отмахнулся – неважно, это всё между мной и Богом.

Наутро герцог Филипп изъявил желание отправиться в Брюссель, повидаться перед смертью со старушкой Изабеллой. Граф Шароле пару раз возразил для проформы, что, дескать, с ним отцу будет спокойнее, но герцог стоял на своём и вскоре отбыл к великому облегчению Карла, любовь которого и к отцу, и к матери росла прямо пропорционально расстоянию, его от них отделяющему.

(Граф Жан-Себастьян де Сен-Поль)

Последний раз – это мало что значит, когда некто думает, что нечто происходит в последний раз. Думает. Иное дело, когда этот раз действительно последний. Отличие вот в чём: фальшивый последний раз всегда звучит загодя. Например. «Завтра я в последний раз окину взглядом бретонские земли.» Или так: «Обещаю, это в последний раз!» Тот другой – подлинный – совсем не таков. Подлинно последний неназываем до срока. О нем вспоминают позже и чем больше времени прошло от момента события, тем более этот случившийся последний раз значителен – в трауре он или в венце из эдельвейсов. Минули годы и ты догадываешься: чёрт возьми, именно тогда я видел отца верхом в последний раз, но не подозревал об этом.

Сам Карл повел войско гулять по направлению к Льежу, становым хребтом чуя неладное. Во Фландрии, где местное городское ополчение то и дело побивает и французов, и бургундов, всегда чувствуешь себя не в своей тарелке, если ты не местный, конечно.

Когда как снег на голову обрушились союзники горожан Динана, льежцы, Карл понял, что предчувствия его не обманули. Из-за бессчетных болот, живых изгородей, каналов, канавок, узких дорог и дрянных мостов бургунды шли несколькими колоннами. Та колонна, которую возглавлял Карл со своими клевретами, была отнюдь не самой многочисленной. Но и льежцы (которые в числе двенадцати тысяч прогуливались по направлению к Динану) не ожидали встречи. Часть из них остановилась в нерешительности и начала расползаться по кустам (чтобы обойти бургундов с флангов, как хвастали впоследствии по кабакам), но самые бойкие взяли копья наперевес и под ободряющее попыхивание ручных кулевринок атаковали голову неприятельской колонны.

И вот – бардак. Три сотни английских лучников, служивших у графа Шароле, открыли стрельбу из хвоста колонны, через головы своих же, надеясь на силу стократно хваленых тисовых луков. Но то ли воздух был влажноват, то ли недооценили встречный ветер, только стрелы, следуя красивым баллистическим траекториям, которые хрен просчитаешь, посыпались на первые ряды, в которых ехали рыцари и конные арбалетчики. Те, подпертые собственной пехотой сзади, под натиском льежских копьеносцев и под градом стрел запаниковали. Ржание, матерщина, редкий перезвон оружия – Коммин попал в такую переделку первый раз в жизни, в битве при Монлери было как-то полегче.