Карл, герцог - Александр Зорич

Король знал, что оборачиваться нельзя. Обернувшийся всегда рискует увидеть за спиной Содом или что похуже. И всё-таки Людовик дерзко обернулся, как скифский наездник, целящий в преследователя. Сир, ворота уже заперты, сир.

Свита Людовика, сомневающаяся, молодящаяся, зашуганная, двигалась от ворот куда-то (никто не знал куда) в глубь города. Встречный же кортеж, во главе с Карлом, шел шагом – уверенный, сытый, нахальный – навстречу ей. И в этом не было ничего от шахмат.

Кюхенмейстер некогда поделился с Карлом соображениями насчет брюссельского салата. Не только он сам, но и вообще никто из его собратьев по ремеслу не знал наверняка – такова была вера кюхенмейстера – что это за салат, чем его приправляют, из чего составляют и зачем, но когда гости сеньора требовали «Нам брюссельского салату, живо!», ему ничего не оставалось, как приготовить нечто сообразно одному золотому правилу кухонного катехизиса, такому: класть только самое свежее и вкусненькое и ничего не варить. Тогда говна точно не выйдет!

Если сегодня получше смешать, накрошив и нарезав, улыбчивые зеркала, обожание женское жужжание восхищенное, предвкушение триумфов, бенефиций и в конце концов столь выгодное стратегическое положе-(«О, наконец-то враг мой во власти моей!» – мог бы торжествовать недалекий, дешевый мститель внутри Карла)-ние и подсолить это добрым расположением духа, то получится… получится… получится недурной пероннский салатец. Откушайте, почтенные монсеньоры!

На другом конце улицы показался Людовик в сени лилейного штандарта. Это для Карла. Для Людовика – наоборот, на другом конце улицы показался герцог в сени штандарта андреевского.

Король ожидал худшего и был исключительно удивлен легкостью герцоговой фигуры, что смотрелась в седле как пригласительный знак из шамбалийского алфавита. «Возможно, всё равно меня посадят в башню», – подумал Людовик, не решаясь окончательно расстаться с мрачным предвкушением бургундского коварства, не решаясь поверить в спасение, извлечь правую стопу из могилы. Но герцогская лошадь уже пошла на рысях и, не успел король, не успел король что бы то ни было, как Карл был уже рядом, Карл уже спешился, не роняя ни грана достоинства, и – на глазах у двух замешкавшихся свит предложил государю Франции помощь в нисхождении на землю.

– Рад приветствовать Вас, мой государь! – Карл кивнул; все прочие, все до одного поклонились.

Прадед Людовика, король Франции Карл Мудрый, был родным братом Филиппа Храброго, прадеда Карла. Помимо этого, несчастная Екатерина, первая жена Карла, была родной сестрой Людовика. Обычно Карл и Людовик, обреченные быть врагами и канонами социал-дарвинизма, и кармическим переплетом с Изабеллой, о своём родстве ровным счетом ничего не думали, ибо самого факта родства не помнили. Но для Людовика час пробил:

– Приветствую Вас, брат мой!

«Какой брат? Во Христе, что ли?» – Карл не понял, о чём это король. Ну да ладно.

Пять минут говорили о погоде. Потом – о здоровье родственников. Потом – об урожае. На переговорах всегда так: принужденная болтовня и нервная зевота. А на втором плане шуршат мысли о том, как было бы смачно дать собеседнику в рыло. Да нельзя, жаль.

Протокол переговоров был прост.

День первый. Король размещается в доме мэтра Ганевье, пероннского сборщика налогов.

День второй. Король отдыхает.

Не понятно, стоп. Людовик почуял неладное. Почему я и моя свита должны тесниться в доме сборщика налогов с ужасным именем Ганевье? А как же замок?

Замок здесь сильно обветшал, приличный вид сохранил только обеденный зал, большая часть замка к жилью не пригодна, а меньшая уже занята герцогом и его людьми. Зато дом сборщика налогов не в пример замку чист, светел, просторен. Хозяин сейчас сидит в обезьяннике за казнокрадство, а его жена и дщери милы, приветливы, куртуазны. Старшая дочь, кстати, превосходно музицирует.

Всё это Карл сообщил королю беззаботнейшим и легкомысленным тоном, а о потайном лазе, ведущем прямо в сердце дома, беззаботно и легкомысленно промолчал. Людовик Карлу по привычке не поверил, но делать было нечего. Король подавил вздох и вернулся к протоколу.

День третий. Король знакомится с бургундскими условиями мира.

Знаем мы эти условия. В них, наверняка, весь расписной кодекс политических и финансовых выгод, который Карл и его советники то существенно пополняли, то незначительно подправляли по мере того, как он, Людовик, приближался к Перонну.

Людовик позавидовал Карлу. Он знал, как это сладостно – исчислять свою выгоду в тысячах тысяч золотых экю, свободно конвертировать их в роты кондотьеров, в когорты фавориток, в эскадроны оленей, стронутые с места переливом охотничьего рожка, ткать из денег любую вселенскую материю на свой вкус, обращать их кругами и спиралями, находясь в центре блистательного мира, где лёт комет и блеск светил подвластен тебе через сметливого казначея, где солнце несет твой чеканный профиль, мой Solaroi Invictus I. Но солнце этого дня – Карл, ему же, Людовику, всё это фуфло не иначе как наболтал во сне какой-нибудь бесплотный душок, продажный клерк из англо-бургундского департамента Тартара, и он, Людовик, полжизни велся этим трепом, как оказалось, только затем, чтобы в конце концов очутиться в пасти пероннской ловушки.

Хотя какая ловушка, монсеньоры? Над всем Перонном безоблачное небо! Людовик не знал – какая, и это было хуже всего.

День четвертый. Мир.

«Знает, пес кровавый, что мне от его условий не отвертеться и любой кабальный мир для меня лучше, чем каменный мешок».

День пятый. Торжества по случаю мира.

День шестой. Торжества продолжаются.

День седьмой. Окончание торжеств.

«День восьмой. Король, обобранный до нитки, наконец-то свободен», – мысленно завершил протокол Людовик, скептически изучая серокаменную образину своих новых апартаментов. Дом сборщика налогов был похож на заброшенную крепость. А в заброшенных крепостях всегда либо тюрьма и узники, либо пустота и то, что оставили от узников грызуны.

Три дня всё шло нормально. Король разместился. Король отдохнул. Король получил условия мира на десяти страницах и многокрасочное приложение к ним с картой Франции о двух листах, где змеились новые демаркационные линии и новые андреевские кресты реяли над оккупированными французскими крепостями. Заметив среди прочих замок Шиболет, Людовик фыркнул.

Условия были на удивление приемлемыми. Особенно впечатляло джентльменское предложение Карла обменять военную добычу и пленных – и того, и другого у бургундов было вдвое больше. Репарации Людовик тоже нашел вполне божескими. В общем, мир как мир: проиграл – плати.

В ночь на четвертый день, означенный в протоколе как «Мир», пошел проливной дождь. В гостевом зале пероннского замка с апокалиптическим грохотом посыпались толстые пласты штукатурки. Модные фрески итальянского пошиба изгадили мебель, гобелены, персидские ковры и убили черную кошку бургундского кюхенмейстера по имени Накбюка. Грациозную мученицу обнаружили с задушенной крысой в зубах. Сей символ – не то смерть на бранном поле с недругом в железных объятиях, не то гибель при спасении брата меньшего – тронул многих.