Карл, герцог - Александр Зорич

В гостевом зале намечалось торжественное подписание мирного договора, клятва на кресте Шарлемана и проч. Мусор можно было убрать за полчаса, но место, замутненное смертью Накбюки, Жануарий Карлу отсоветовал.

– Бог с ним, с этим залом, сир, – сказал он скучным голосом. – Не стоит.

– Если не стоит, тогда иди и позови Луи.

Жануарий знал, что говорил, а Карл не знал, отчего так легко согласился. Он просто подумал, что проехаться верхом до дома Ганевье тоже было бы неплохо, а Накбюка – вполне пристойный предлог для суеверного Людовика.

– Скажи всем, пусть собираются. Мы едем к королю. А ты едешь втрое быстрее нас, сейчас, немедленно, и говоришь, чтобы он ждал нас у себя.

– А не много ему чести? – осведомился Луи.

Это был тот редкий случай, когда Луи недоумевал искренне, а не ради подыгрыша Карлу: ведь если король не поленился приехать в Перонн, значит по всем правилам преодолеть расстояние от своей временной резиденции до замка тоже должен король.

– Много, – кивнул Карл. – Но что он на неё купит?

Если бы прагматичный игрок в «Цивилизацию» и дальше прогрессировал в герцоге такими темпами, то, возможно, лет через десять он смог бы одолеть не только Людовика, но и Турку. Однако игроку в Карле предстояло умереть совсем скоро.

– Льежцы, сир.

Гонец был взволнован – гонец был взмылен – гонец был гонец – волоча за собой дымчато-пыльный шлейф он – плоть от плоти войны – пакет за пазухой пахнет потом (…), порохом (!), победой (?) – меняя лошадей, как сапфическая королева меняет мимолетных фавориток, как денье меняют на су, как флеш-рояль меняют на каре королей, гонец – дорогу Его Герцогской Светлости посланцу! – косматой звездой прочерчивает земное отражение небес – вот, князю Пикколомини, да, князю – а в конце пути его ожидают: а) златая чаша; б) нашивки штабс-капитана; в) буковая плаха.

Ещё секунду назад не было и намека на гонца, и вот извольте: какая бездна породила тебя, огненный отрок, и что за герметические слова на устах твоих? – Карл молча вскинул соболиную бровь.

– Они снова принялись за своё!

Одет со вкусом, если только богатство есть вкус, похож на англичанина. Из Бретони?

– Прекрасно, дружок, прекрасно, – отмахнулся герцог, как если бы ему донесли, что кушать подано или что-нибудь о погоде (денек, мол, стоит ясный). Разумеется, ясный, и всякий может этому радоваться вволю. Затем мысль Карла зацепилась за конец фразы, за своё. За какое такое своё принялись льежцы? Льеж – город славный. Так что он имеет в виду, этот хлыщ? Что в Льеже там своего? Парча с ниточкой голубой. Вепрь красный. Ещё сетки для волос, подковы и собор. О да, льежский собор. Что же это они – принялись за собор? Доедают его? За свой Сан-Марко (или что там у них – Нотр-Дам де Льеж?)

– Ежели я Вас правильно понял, Льеж снова бунтует?

– Всё верно, – отвечал доносчик. – Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Со всеми вытекающими. Знаем мы эти последствия. Снова разрезали, небось, архиепископа на куски, швыряют ими друг в дружку, горлопанят про вольности и омерзительно, на грязнейшем фламандском, сквернословят.

– И сколь долго это про-г-гх-должается?

(Карл прочистил горло – пора было командовать).

– Четвертый день пошел.

– Ну, – потребовал подробностей Карл.

– В Льеже застрелили из лука старшину колбасного цеха. Говорят, стрела была английской. Какой-то человек – вроде, бродячий жонглер, а по виду сущий дьявол – поднял мастеровых против нашего гарнизона. Англичане сразу же бежали, а сир де Эмбекур и архиепископ Льежский, не имея в достатке людей, заперлись в ратуше. Полагаю, их уже… нет в живых.

«Стрела была английской… сущий дьявол…» Карл знал только одного человека, при описании внешности которого все, не сговариваясь, ограничивались инфернальным лексиконом. Этого человека звали Оливье ле Дэн. Карл давно собирался подослать к нему наемных убийц, да мешал дворянский гонор. Видать, всё-таки придется. Но прежде – король. Потому что д’Эмбекура и сенбернара-архиепископа королю простить нельзя.

До резиденции Людовика оставались два квартала. Это было совсем немного, и всё же больше, куда больше, чем в своё время до Дитриха. С несвойственной минутам ярости прозорливостью герцог прикинул, что если бы не Накбюка – сидеть им сейчас с Людовиком бок о бок в гостевом зале, и катиться сейчас, вот прямо сейчас, королевской голове по мирному договору. Потому что – и это Карл тоже осознал с ледяной трезвостью – он убил бы короля раньше, чем успел бы об этом подумать. А так он убьет его, как следует подумав. Именно так, как обычно поступает сам Людовик.

Карл развернул коня поперек улицы и посмотрел на своих людей. Они, разумеется, всё слышали. То есть ближайшие слышали, а остальные уже получили льежские новости через вторые-третьи-четвертые руки. На лицах, перепетый на разные лады, читался вопрос: «Что же теперь будет? А, герцог?»

Карл, едва заметно улыбаясь, снял с пальца крупный перстень с тремя бриллиантами. Демонстративно, чтобы все видели.

– Монсеньоры, – сказал герцог, – здесь, в Перонне, случилось досадное происшествие. Только что, – Карл улыбнулся шире, – у меня похитили шкатулку с драгоценностями, в том числе и великолепный перстень «Три брата», который был люб и дорог всей Бургундии. Я тяжело переживаю потерю милых сердцу фетишей. Подписать сегодня мирный договор не получится – от расстройства я не в силах шевельнуть рукой. Повелеваю удвоить городскую стражу, с особым же тщанием стеречь короля. Может статься, что злоумышленники, не удовольствовавшись кражей этого перстня, – для самых тупых Карл вознес «Трех братьев» над головой, – пожелают покуситься на имущество и, упаси Боже, жизнь короля Франции. Поэтому рота конных арбалетчиков должна немедленно оцепить дом сборщика налогов, мы же возвращаемся в замок.

Свита, наконец-то в полном размере оценив герцоговы ум и коварство, взорвалась ликованием. Людовика на гигу!

– Имею также письмо от сира де Эмбекур, – ввернул гонец ни к селу, ни к городу.

Ладно уж, прочтем и твоё письмо.

Мон-жу-а. Мон-жу-шестая пуговица не поддавалась увещеваниям нетерпеливых пальцев слишком долго, увы, слишком долго, Тристан, спи-усни, о, усни, мой печальный Тристан, и вместе с треском, вместе с остатками нити была с наслаждением отторгнута – … – а! Ах, Тристан!

Герцог стремительно развернулся на каблуке, на одном каблуке, как заправский Тристан, и швырнул снятое в угол. Вот так. Так-то. Да.

Не сняв сапоги, в постель не ложись. С дамой ли, без дамы – в постель в сапогах не ложись.

Спальня невелика и в восемь шагов он вновь пересек её и вновь балетно развернулся. Так фуэтируют, когда танцуют, заводные танцовщицы в мавританских шкатулках. И его личная, уведенная из бани танцовщица в шкатулке слоновой кости, делает это так же. Интересно, как её зовут? Всякую женщину как-нибудь зовут, даже если она не живая.