Победитель - Андрей Волос

— Ни хрена не отстрелялся, — сказал он, стеля на полу перед собой газету «Правда» полуторанедельной давности.

Раздоров окончательно отложил книгу. Это, оказывается, был сборник американских детективов.

— Почему?

— Не приехал объект, — объяснил Плетнев, разбирая пистолет.

— А-а-а…

— И очень даже хорошо, что не приехал, — сказал он, глядя сквозь ствол в сторону окна. — Иван Иванович уперся как баран. Орет — мол, позиция утверждена!.. Позицию кто утверждал? Кто-то. А если бы неудачно отстрелялся, кого бы на шашлыки порубили?

И снова стал яростно работать шомполом.

— Тебя, — констатировал Голубков. — Точно бы порубили, бляха-муха, это ты правильно говоришь…

— Ну вот. Я ему и говорю, надо менять позицию…

— Заладил, — усмехнулся Раздоров. — Ты учи, учи полковников. Они это страсть как любят. А, Витюш?

Пак завел глаза — мол, спору нет, очень любят. Перекусил нитку и отнес штаны подальше, любуясь шитьем.

Плетнев начал собирать пистолет.

— Да уж, — вздохнул Голубков. — Ужасно любят. Просто хлебом не корми…

— При чем тут — любят, не любят! — взвился Плетнев. — В чем смысл выполнения задачи? Пальнуть с указанного места или задание выполнить?!

На последних словах он с резким щелчком загнал магазин. Отвел затвор в заднее положение, снял со спусковой задержки. Затворная рама с лязгом встала на место.

— Эх, не понимаешь ты еще службы, Плетнев, — вздохнул Раздоров и снова взялся за книжку.

Без четверти десять Плетнев и Голубков, одетые в строгие серые гражданские костюмы, неспешно прохаживались у дверей Главного корпуса посольства. Плетнев размышлял, когда сможет улучить полчаса, чтобы забежать в поликлинику. Сегодня вряд ли. Можно Симонову сказать, что у него болит… ну, допустим, ухо. Тогда он сам в поликлинику погонит… Или ухо — это слишком серьезно? Да, ухо — это перебор. Еще откомандируют к аллаху. Как Архипова. Кому нужен больной разведчик-диверсант?

— Не торопятся, — заметил он, взглянув на часы. — Опаздывают.

— Начальство не опаздывает, а задерживается, — наставительно начал Голубков. — Оно, начальство-то…

Судя по всему, он, как обычно, собирался от нечего делать почесать языком.

Но ему не повезло — Плетнев увидел, что по аллее, ведущей от Главного корпуса к поликлинике, идет Вера. В светлом платье, в теннисных туфлях, с сумочкой в руке, легкой и независимой походкой. И выглядела очень… ну, как сказать… очень женственной она выглядела. Едва заметная улыбка на ее губах говорила, что она это знает.

— Стой здесь! — приказал Плетнев и поспешил навстречу.

Они встретились на пересечении аллей. Остановились в нескольких шагах друг от друга.

Наклонив голову, Вера немного насмешливо смотрела на него.

— Здравствуй! — радостно сказал Плетнев. — На работу?

— Здравствуйте-здравствуйте, — ответила она, улыбаясь. Сумочку она держала обеими руками и покачивалась с пятки на носок. — А куда же еще?

Он почему-то стушевался.

— Ну да… конечно.

— Что к нам не заходишь? — спросила Вера так насмешливо, как будто ответ на этот вопрос должен был вскрыть какие-то постыдные тайны.

Плетнев развел руками.

— Ты же сама говорила: я собой не командую.

— Жалко, — со значением сказала она и снова наклонила голову. — А то мог бы, например, мной покомандовать…

Он невольно сглотнул слюну и ответил неожиданно севшим голосом:

— Да ну. Какой из меня командир!..

Она рассмеялась.

— Мне понравился, — и заключила с притворным вздохом: — Ну, что ж делать!

Плетнев разозлился. Ты смотри, а! Ну как будто не было ничего! Вот они, женщины! Он-то себе места не находит! А ей все равно!..

— Вот именно, — сказал он, улыбаясь. — Тут других командиров полно.

— Это верно, — легко согласилась она. И вдруг сказала неожиданно ласково: — А знаешь, мне другие не нужны!.. Тебя зовут.

Кивнула в сторону Главного корпуса, усмехнулась и пошла по аллее прочь.

Плетнев тоже обернулся.

Точно: Голубков призывно махал рукой. Из подъезда выходили посол Рузаев и начальник представительства КГБ Мосяков.

* * *

Две черные «Волги» задержались у ворот под неприветливыми взглядами гвардейцев, а потом медленно въехали на территорию дворца Арк.

— Видал? — спросил Голубков, кивнув в направлении двух вкопанных танков и БТРа, дружно целивших всеми своими стволами в сторону въезда. — Серьезно живут.

Плетнев кивнул.

Территория представляла собой плодовый сад, рассеченный узким проездом. Нарядное и довольно причудливое здание дворца обрамляли цветники. Виноградные лозы увивали его до второго этажа.

Машины подъехали к боковому крыльцу.

Из первой неспешно выбирались посол и резидент. Плетнев и Голубков, похоже озираясь, уже стояли у дверей.

Компактная группа двинулась к ступеням внешней лестницы, ведущей на второй этаж дворца. По ней уже сбегал встречавший офицер охраны. Он и поднимался первым. Бойцы шагали по бокам и немного сзади от Рузаева и Мосякова. Переводчик Рахматуллаев, как существо в определенном смысле малоценное, в соответствии с инструкцией замыкал шествие.

Лестница привела в просторный холл второго этажа.

— Ждите здесь, — приказал Мосяков у высоких золоченых дверей, за которыми располагалась комната приемов.

Двери раскрылись, а потом закрылись за ними.

— Да-а-а, — протянул Голубков, озираясь.

Холл был действительно обставлен с роскошью — золоченые вазы с цветами на золоченых же тумбах… драпировки… тяжелые парчовые занавеси…

— Вожди-то, бляха-муха, — удивленно пробормотал он как бы про себя. — Не бедствуют!.. А ковров-то, ковров!.. Да-а-а… Никакого коммунизма не надо.

— Ну почему не надо? — усомнился Плетнев. — Просто пока на всех не хватает. В качестве первого шага осуществлено построение коммунизма в одном отдельно взятом дворце.

— Точно! В отдельно взятом!.. Но вообще-то, я тебе скажу… — протянул Голубков, пристально рассматривая ковер под ногами.

— Ну?

Голубков пошаркал подошвой и с осуждением покачал головой.

— Такой коврик на пол л ожить — себя не уважать. Нет, я бы такой коврик…

Плетнев рассмеялся.

* * *

Комната приемов представляла собой уменьшенную копию Зала приемов. Ковры, оружие на стенах. Стол, стулья, красная кушетка. Два окна, задернутых точно такими же шторами, как в Зале. Кроме золоченых входных дверей была еще одна — поскромнее.