Дети декабря - Платон Беседин

Нет телефона? Ага. Это понятно. Аслан с Казбеком не пропустили бы. Чёрт, что теперь делать? Не знаю.

Присаживаюсь рядом с ним. Ноги приговорены холодом. С бухты доносится несколько корабельных гудков и запах разопревшей древесины причалов. Дрожащий голубь пикирует на обломанную ветку. Зоб его тяжело раздувается.

Да сколько же можно, а? Когда кончатся все эти ночные скитания? Желание прервать их так сильно, что я ору, густо замешивая крик на брани. Вскакиваю и, раздирая носки о кустарник, вываливаюсь на дорогу.

Пусть сбивают! Пусть бьют! Пусть давят! Но кто-то же, кто-то вызовет эту долбаную «скорую»! Пусть забирают меня, мужика, пусть забирают всех нас!

Стою, вцепившись в остатки уверенности. Машина катит, бьёт в глаза фарами. Ору, разведя руки в стороны. Отчаяние моё тормошит, разрывает нутро. Я хочу домой, я хочу кончить всё это безумие!

Но водиле плевать на мои чувства. И, возможно, на жизнь тоже плевать. Хотя он всё-таки дёргает руль в сторону и авто, на секунду забуксовав, объезжает меня.

Мужик отрывается от парапета, машет, чтобы я возвращался. Шатаясь, идёт навстречу. Я и сам хочу уйти.

Две фары, разбивающие темноту. Они почему-то кажутся особенно яркими. Шерстяной след тормозов. Я засмотрелся на мужика, а тут – такой шанс.

Дверь открывается. Появляется девушка. Волосы у неё аспидно-чёрные, зачёсанные на одну сторону высокой волной, напоминающей конскую гриву.

У девушки невероятно длинные ноги. Она стоит, перенеся центр тяжести на левую ногу, чуть отведя бедро. Ей бы ещё табличку, и будет что та девица из уличных гонок: эффектная, будоражащая.

Но сейчас черногривая разъярена. Кричит, машет руками. И не страшно ей: когда ночь и два мужика; один без ботинок, второй с разбитой башкой. Или это даже забавно? В любом случае, надо бы что-то ответить – внятное, убедительное. А я всё ещё пялюсь на неё, не веря, что после всех неудач кто-то остановился. И даже в ногах становится теплее.

– Ты шо, щегол? – доносит её вопль крылатый ветер.

– Простите… – классическое начало. Классически неудачное. Я замолкаю. Слишком важна первая, ударная, фраза. Почувствует страх, агрессию – заскочит в авто обратно, даст по педали газа. С испугу помчит так, что и мне понадобится нечто, обозначаемое двумя скрещенными пальцами. Стараюсь говорить как можно более добродушно. – Нам нужна помощь! Очень нужна! Мы…

Кто это – «мы»?

– …нас ограбили. Нам нужно домой.

Нет, это мне нужно! А мужику необходим врач.

– Или нет – «скорая». Да, позвоните в «скорую». Пожалуйста!

– Я ментам позвоню! – кричит черногривая.

– Хоть ментам. Куда-нибудь, главное…

Слышу мычание рядом. Мужик подобрался ко мне.

Вид у него собранный, но, несмотря на это, кажется, что передо мной блаженный, юродивый. Трудно объяснить словами – а в жестах, как выяснилось, я совсем плох, – отчего так, но уверенность моя прочна, основательна. Мужик отчаянно жаждет что-то мне рассказать. Децибелы мычания, амплитуда взмахов его максимальны. Он тычет вверх, туда, где начинается Красный спуск.

– Алло, алло! – кричит в трубку черногривая. То, что она изрыгает из себя, принято называть «отборным матом», но никакого отбора там нет – наоборот, слова валятся беспорядочно, что ни попадя.

Успеваю запомнить широкие золотые серьги в ушах черногривой прежде, чем, начав движение, спугнуть её. Она заскакивает в машину, хлопает дверью.

– Стой! Позвони в «скорую»! Стой!

Но уже фыркает мотор мышино-серого «судзуки свифта», такую машину хотела купить жена. Черногривая, наверное, суетливо жмёт на педали, шурудит ключом в замке зажигания, кляня себя за то, что остановилась, и ещё больше за то, что вышла. У меня есть всего мгновение. Бросаюсь, чтобы выхватить, забрать телефон. Но «судзуки» делает несколько судорожных рывков вперёд-назад, будто труп для верности переехать хочет, и гонит по спуску вниз.

– Стой, сука, стой! – в истерике бьюсь я.

Какая же нелепейшая угловатая дурость всё это! Какая раздолбанная сумятица! И разве стоило оно того, заигрывание со спасением?

Мужик подходит ко мне, упаковывая в хмельной войлок. Кладёт на плечо руку. Касание его, физически неприятное, дёргает из конуры чувство брезгливости, но морально оно успокаивает, делая важным присутствие кого-то рядом. И то, что ещё недавно мужик сам находился в куда худшем положении, пусть и в ботинках, заставляет собраться.

Возвращаемся к парапету. Мужик жестикулирует, мол, идём вверх по дорожке.

– Что? Туда?

Он кивает: да-да. Показывает то на мои ноги, то на дорожку. Будто там есть спасение.

– Ладно, давай, – говорю я больше себе, нежели ему.

Пытаюсь идти как можно быстрее, чтобы согреться. Мужик старается поспевать, но через десяток метров вновь спотыкается, тычет в голову.

– Ещё бы, – зло говорю я в сцеплённый сумраком воздух, – у тебя в башке – дырка, а ты чешешь, как Борзаковский[60]…

Подхватываю мужика, пру его за собой. Вновь загорается красным вывеска «Сердцеедок». Щеку мою отчего-то жжёт, она пылает, точно после укуса.

«Для чего тащусь с ним? – мысленно бубню я и сам себе отвечаю: – Потому что машину поймать не удалось. И „скорую“ вызвать тоже. К тому же, – продолжаю я, и есть определённая польза от подобных сношений с мозгом: отвлекает от ледяных, хворь гарантирующих ног, – он что-то знает, он уверен. Может, там есть телефон. Может, получится вызвать такси. Ну, или хотя бы согреться…»

Шаг мужика становится увереннее, моя рука вцепилась в его локоть, и есть ощущение, будто это он напитывает спутника волей, а не я. Ведёт, направляет. И цель наша известна лишь ему одному.

Поднимаемся на площадь Суворова, вдоль пятнистых клёнов, ветвями-лапами хищно тянущихся к проводам, чтобы в один момент зарваться, переусердствовать и быть срезанными коммунальщиками. Остановка перед нами пуста, и стеклянная боковина её, в которой прячется чёрно-белая фотография ветерана с открытым, добродушным лицом, разбита. Ползущие трещины как напоминание о смерти. Стискиваю локоть мужика, говорю: «Идём!» Вновь себе, не ему. Он и так всё понимает. Улыбка трогает его изжёванные, тонкие губы.

По «зебре» мы переходим к памятнику Суворову. За ним – не заметил их в прошлый забег – чернеют широкие деревянные ворота, раньше служившие входом в рок-клуб. До женитьбы я проводил там субботы, и знакомые музыканты, вечно молодые и вечно пьяные, однажды разрешили подпеть на их концерте, но два десятка, наверное, слушателей дали понять: лишнего бездаря им на сцене не нужно.

У книжного магазина «Гала», держащегося, несмотря на то что книги в Севастополе – товар диковинный, невостребованный, покупаемый в последнюю очередь, сворачиваем в проход. Наверх, вдоль увитой плющом стены, ползёт мостовая.