Драгоценности - Джоанна Кингсли

– Давно ли Робби в клинике? – спросила Пет.

– С ее открытия. Но он уже скоро выйдет, уверен. Я уговариваю его работать со мной.

– А чем вы занимаетесь?

– Я изобретатель.

Такого Пет никогда не слышала.

– Как Эдисон?

– С Эдисоном никто не сравнится.

– А что вы изобретаете?

– Ломаю голову над всякой электроникой.

Люк пожал плечами, и Пет поняла, что он не хочет дальнейших расспросов. Возможно, боится выдать профессиональные секреты, или ему пока не о чем рассказать.

– А кем вы работаете? – спросил он.

Пет задумалась. Сказать, что она просто продавщица? Люк все больше интересовал ее, поэтому она надеялась заинтересовать и его.

– Пока я делаю не то, что хочу, – ответила Пет.

– А что вы хотите?

– Быть дизайнером.

– Дизайнером чего?

– Ювелирных изделий.

– Ювелирных изделий, – повторил он. – Чем же это вас привлекает?

В его тоне ей послышалось разочарование или пренебрежение.

– У нас это семейное, – призналась Пет. – Мой дед по материнской линии – ювелир. А бабушка по отцовской отлично разбиралась в украшениях. Говорят, у нее была самая великолепная коллекция в Европе.

– Значит, вы никогда не думали о другом занятии?

Пет украдкой взглянула на Люка. Похоже, он бросает ей вызов, намекая на то, что существуют и более достойные занятия.

– Одно время я подумывала стать психиатром, чтобы вылечить маму… Но потом поняла, что сама сойду с ума, если откажусь от своего призвания. Вы считаете это неправильным?

Он явно обдумывал ответ. Видимо, после войны во Вьетнаме любая работа кажется Люку ерундой.

– Я думаю, хорошо заниматься тем, что любишь. Но по-моему, стыдно отказывать в помощи людям, прежде всего собственной матери, и вместо этого изготовлять побрякушки для привилегированных дармоедов.

Пет откинулась на спинку стула. После лжи, которой потчевал ее дед, откровенность Люка казалась глотком свежего воздуха.

– Что ж, – развела руками Пет, – я сама напросилась на резкость.

– Я не хотел…

– Конечно, – оборвала его Пет. – Но по вашему мнению, я трачу время зря.

– Я сказал другое.

– Смысл примерно такой. Но вам не о чем беспокоиться, мистер Сэнфорд. Говоря о своей работе, я только строю планы, но после сегодняшнего дня они вряд ли осуществятся. – Она допила бренди. – Я готова.

Люк пошел к бару расплатиться. Пет ждала его у дверей.

Всю дорогу до гостиницы в машине царило напряженное молчание.

«Черт возьми! – подумала Пет, прикрыв лицо воротником пальто. – Ну почему все должно закончиться именно так? Люк вел себя безукоризненно в такой сложной ситуации. И мне показалось… что он может остаться в моей жизни. Что появился человек, которому можно все рассказать о маме, о своих планах. Он ведь сам предложил мне поговорить».

И вдруг эти резкие слова, как удар в спину. Кто в этом виноват? Он или она? Пет не знала. Она понимала только одно: его слова исключили возможность подружиться с ним. Люк считает, что работа, о которой она мечтает, – глупость. А по ее мнению, он недалекий и самоуверенный тип, до которого не доходит, что создавать красивые вещи – достойное занятие.

На стоянке у гостиницы Люк проводил ее к машине, и они немного постояли молча.

– Спасибо, – сказала Пет. – Вы очень упростили сложную ситуацию.

– И усложнил простую.

Пет, пожав плечами, направилась к машине.

– Пет!

Она обернулась.

– Мне придется уехать на некоторое время. Но когда я вернусь… мне бы хотелось посмотреть на ваши творения. Убежден, что они прекрасны…

– Они появятся на свет не раньше, чем мне представится возможность для этого, а пока они все здесь. – Пет постучала по голове, и Люк улыбнулся.

Она села в машину и включила зажигание. В зеркало заднего обзора Пет видела, что он стоит на дороге и смотрит ей вслед.

Что она могла сказать? Чего ждала от него? Кто виноват, он или она? Пет размышляла об этом всю дорогу до города.

Но к утру мысли о Люке Сэнфорде были вытеснены злостью на деда.

Конечно, он с нетерпением ждет ее прихода в больницу, чтобы услышать, как они с мамой провели День благодарения и понравился ли Беттине шоколад.

Пет откладывала поход в госпиталь до полудня.

Дед полусидел на кровати, а его загипсованная нога висела на системе рычагов. Увидев внучку, он просиял:

– Ты должна мне все рассказать о вчерашнем дне. Как моя девочка?

– Это ты должен был мне все рассказать, – ответила Пет, и весь ее гнев выплеснулся наружу. Она с силой сжала пальцами округлую перекладину спинки кровати. – Ты должен был рассказать мне правду о маме. Я вправе знать это.

– О чем ты говоришь? О какой такой правде? – Голос Джозефа дрогнул.

– О войне. Об Освенциме. О том, что сделали с мамой нацистские подонки.

Старик выпрямился, насколько позволяла подвешенная нога, но, поняв, что отрицать все бесполезно, обмяк на подушках.

– Как я мог сказать маленькой девочке, что ее мать – шлюха?

– Она не шлюха! Не смей никогда больше так называть ее! Мама – жертва. Она была беспомощной девушкой, прошедшей через ад концлагеря.

Его лицо посерело, на глаза навернулись слезы.

– Я старался сделать все, чтобы она забыла. Я думал, если мы не будем вспоминать об этом, моя любовь и любовь Стива заставят ее со временем забыть все, что произошло. Надеялся, что Беттине будет казаться, будто этого никогда не было.

– Но это было, деда, а ты не позволил ей посмотреть правде в глаза, почувствовать ненависть, боль и пережить свое горе.

Старик вымученно улыбнулся.

– Тебе надо было остаться в колледже, Петра. Из тебя получился бы хороший психиатр.

– А мне ты не дал возможности понять маму. Знай я все, может, мне и удалось бы помочь ей.

– Наверное, я был не прав.

– Да, дед. Ты был не прав. Ты так не прав, что не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя.

Он зажмурился, и Пет увидела, как по его морщинистым щекам покатились слезы.

– Пожалуйста, Петра, – прошептал Джозеф. – Я потерял жену. Потерял дочь. Я не могу потерять и тебя.

После этих слов ее гнев иссяк. Пет села на стул рядом с дедом.