Мой любимый враг - Рита Навьер

Впрочем, это была не совсем драка. Она просто меня толкнула. Точнее, втолкнула в ту самую каморку, откуда они только что втроем выползли. Я повалилась на какие-то коробки, но всё-таки на ногах устояла, хоть и с трудом.

– Совсем с ума сошла?! – прикрикнула я на неё, но выйти не успела. Зеленцова вдруг захлопнула дверь.

Я толкнула что есть силы, но тяжёлая дверь не поддавалась. Эта дура заперла меня на защелку!

Я долбила по ней кулаками, пинала, кричала – всё без толку. Конечно, кто тут что услышит, когда кругом грохочет музыка. Я взвыла от отчаяния. Нет слов, прекрасное завершение вечера!

Хватилась – ещё и телефона в руках не оказалось. Вспомнила: да, точно, я же оставила его на столе. Потому что бросилась к Филе, когда та чуть не упала, да так и забыла про него.

Потом я попыталась взять себя в руки. Какой смысл паниковать? Только силы тратить и нервы. Меня всё равно скоро найдут, сказала я себе. Филимонова сейчас выйдет из уборной, или отец хватится… наверное.

В любом случае, уже почти одиннадцать вечера. А ресторан, насколько я помню, арендовали только до полуночи. Значит, примерно через час праздник закончится, музыку выключат и услышат мои крики.

Я уселась на одну из коробок и приготовилась ждать…

Этот выпускной я буду помнить до конца дней, даже если очень захочу забыть…

Вместо того, чтобы праздновать, я торчала в пыльной, вонючей клетушке. К тому же здесь было холодно, как в подвале, и я в летнем платьице вскоре начала подмерзать. Пробовала согреться – приседала, растирала руки, но чувствовала – к утру, если вдруг меня не найдут, я точно околею.

По ощущениям я просидела гораздо дольше часа. И никто не хватился, никто не сунулся в эту злосчастную каморку. Честно говоря, это убивало. Вроде как, никому ты не нужна. Исчезла – и даже никто не заметил.

Я успела уже и всплакнуть, и успокоиться. Ну, то есть перестать реветь – злость и обида, естественно, никуда не делись.

Я злилась на себя – ведь только со мной могла случиться такая пакость! Злилась, естественно, на Зеленцову, и сама себе поклялась, что эта злобная, одержимая дура за всё ответит сполна. Злилась на Филимонову – угораздило же её так набраться! Если б не она, я бы сейчас сидела себе в зале и в ус не дула. Злилась на отца, на Диму, на всех, кто там веселился, пел, плясал… хотя понимала, конечно, что они не виноваты.

От нечего делать я заглянула в коробки. Обнаружила там огромные бутыли с растительным маслом, упаковки с минералкой и соком J-7. Во всяком случае жажда мне не грозит.

Несколько раз я опять принималась долбить в дверь, но только руки себе отшибла. Почему этот чертов выпускной никак не заканчивается?!

Я снова рухнула на одну из коробок, обхватила голову руками, жалея себя и кляня судьбу. Потом привалилась головой к стене, да так и просидела… не знаю, может, минут двадцать-тридцать-сорок… А, может, и не больше десяти. Я уже совершенно потеряла счёт времени и, кажется, слегка задремала. Потому что в какой-то момент я вдруг встрепенулась, будто ото сна, и поняла – что-то изменилось. Эта мысль пришла внезапно, как укол иголкой. И тут же в груди закопошилась тревога.

Сначала я не совсем понимала, что именно не так, а потом вдруг осознала: крики, доносящиеся из залов, стали совсем другие. Это уже были не песнопения, хохот и радостные визги, а… испуганные вопли. Причем, казалось, орал не кто-то один, а чуть ли не все разноголосым хором.

Музыка вскоре замолкла, но вопли становились только громче, сильнее, пронзительнее. А вместе с этим слышались удары, грохот, шум.

Там определённо что-то происходило. Возникло ощущение, что народ вдруг чего-то очень сильно испугался и рванул прочь, круша всё на своем пути. Я тоже кричала. Орала до хрипоты, ломилась в дверь, сдирая в кровь костяшки. Но никто меня не слышал…

Я не знаю, что там происходило, из-за чего вдруг начался такой переполох, но страх и паника невидимыми волнами передались и мне.

Сердце заходилось в груди. И я сама металась в этой каморке, чувствуя, что схожу с ума. Ещё немного – и у меня разовьется клаустрофобия. Меня уже трясло. И воздуха не хватало.

Я перевернула все коробки, перетряхнула ящики и полки в надежде найти хоть что-нибудь, чем можно попытаться выломать дверь. Ничего. Тогда попробовала выбить её плечом, даже сделала коротенький разбег от дальней стены, но лишь зашибла руку. А она даже не шевельнулась, не скрипнула, не подалась ни на миллиметр.

Какого черта они понаставили себе дверей как в бункере?!

Отчаявшись, я зажмурилась и что есть мочи закричала: А-а-а-а!

Ни-че-го…

А потом я уловила странный запах. Ещё слабенький, но очень характерный – едкий и горьковатый.

Это же запах гари, догадалась я, холодея от ужаса. И тут же увидела, как в щель между дверью и полом сочится дымок. Пока слабо, но…

Я сделала последний отчаянный рывок, хотя и понимала, что всё бесполезно. Мозг работал четко и беспощадно: там, очевидно, пожар. Все в панике, спасаются бегством. И мои истошные крики теперь уже точно никто не услышит. А в такой дикой сумятице никто и не поймет, что кого-то не хватает.

А значит… значит скоро я умру? Задохнусь от угарного газа, даже если пожарные приедут быстро, что вообще-то сомнительно, ведь этот проклятый ресторан почти в часе езды от города!

Но я не хочу умирать! Я боюсь умирать! Я и не жила-то ещё толком… Господи, пожалуйста, сделай что-нибудь! Помоги! Мама, мамочка, спаси меня!

Я ревела в голос, иступлено бормоча молитвы. Но огонь, видимо, распространялся всё сильнее, потому что в холодной каморке вскоре стало душно, а от запаха гари уже ело глаза и першило в горле.

Как это всё происходит? Я просто потеряю сознание, а потом… сгорю? Это нечестно, несправедливо! Так не должно было случиться!

Я схватила бутылку с минералкой, щедро смочила носовой платок и прижала к лицу, продолжая рыдать. Понимала ведь, что это ерунда. Платок лишь немного оттянет страшный конец…

И вдруг раздался громкий стук или щелчок. Будто кто-то дернул дверь, а потом она открылась, и всю каморку моментально заволокло клубами плотного сизого дыма. Из-за этого дыма я видела лишь чей-то силуэт. Но зато голос… его голос я узнала бы из тысячи.

– Таня! – громко, страшно, с надрывом крикнул Дима Рощин.

Дима

Я думал, что переболело. Не умерло, нет, и не забылось, конечно, но перестало жечь. Как будто рана потихоньку затянулась корочкой.

Зимой я сходил с ума, готов был лезть на стены, раздирать на себе кожу, чтобы хоть как-то унять боль в душе. Каждый божий день думал: всё, больше так не могу… А потом, когда уже, по-моему, совсем дошёл до ручки, в какой-то момент внутри будто всё выключилось или заморозилось. Я словно впал в анабиоз: первичные функции действуют и то на автомате, а в остальном – живой труп, которому ничего не хочется, ничего не надо.