Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

За исключением рынка акций в США (этот рынок особенно жестко подчинен законам о запрещении операций на основе инсайдерской информации, соблюдение которых обеспечивается как нигде строго), сделки, опирающиеся на частную информацию, происходят постоянно. Инвестиционные банки вроде Salomon и Goldman, имеющие собственные отделы операций с облигациями, открыто похваляются своей осведомленностью о «потоке клиентов». В переводе на обычный язык это означает, что, зная направление ветра, который движет их клиентами, такие банки часто устремляются туда же, куда и их клиенты, действуя при этом быстро. Именно поэтому прежние управляющие Goldman Sachs отказывались от ведения операций за счет банка; вероятность конфликта интересов при таких операциях слишком высока. Но в 1998 году Goldman был известен как агрессивный, жесткий трейдер, давно уже отказавшийся от всяких претензий на то, чтобы быть банкиром-джентльменом.

Разумеется, если Goldman или кто-то еще использовал в своих интересах информацию, полученную в частном порядке у LT, теоретически его можно было привлечь к ответственности по законам о мошенничестве. Корзайн не отрицал того, что трейдеры Goldman совершали на рынках поступки, которые могли нанести вред LTCM. «Нам надо было защищать собственные позиции, – говорил он. – И за это я не стану приносить извинения».

Корзайн, однако, отказывался признать то, что в результате получения доступа к делам LT Goldman стал вести операции иначе, чем делал бы это, не имея такого доступа. Учитывая реально складывающиеся обстоятельства, Корзайну странно было слышать (и об этом свидетельствовала его гримаса), что банк обвиняют в неэтичном получении прибыли[238].

* * *

LT всецело находилась во власти своих конкурентов потому, что ее сделки были таким эзотеричными и специализированными. Например, операциями по волатильности акций занималась горстка дилеров – Morgan, Salomon, UBS, Societe Generale, Bankers Trust и Morgan Stanley. Всем им было известно, что LT должна продавать в больших объемах и рано или поздно ей придется платить за выход из сделок. Поэтому эти банки отказывались покупать. В порыве отчаяния люди из LT обратились в Societe Generale с предложением продать одну из позиций, но французский банк назвал чудовищно высокую цену: на 10 процентных пунктов выше рыночной! Как бы абсурдно это ни выглядело, других потенциальных покупателей на сделки по волатильности акций не было. Цена возросла неизбежным образом.

Обычно свободный рынок избавляется от таких «пузырей» самостоятельно. Например, в 1980 году братья Хант попытались установить монопольный контроль над рынком серебра и на короткое время подняли цену на этот металл до 50 долларов за унцию. Но затем люди начали шарить по своим чердакам в поисках запрятанного там серебра, и торговцы серебряным ломом по всему миру расстроили монополию. Когда весь найденный на чердаках и в подвалах металл вышел на рынок, цена на серебро вернулась к 5 долларам за унцию, а Ханты объявили о своем банкротстве. Однако волатильность акций – редкая птица. Никто не хранит ее на чердаке, и дополнительного источника предложения этого товара не существует. «Операции по волатильности акций происходят на очень специфическом и узком рынке, где играющие на понижение вынуждены покупать по более высокому курсу, для того чтобы сдержать его дальнейший рост. На этом рынке всего четыре или пять игроков – и они отказались продавать», – сказал информированный служащий LT.

* * *

По мере нарастания убытков LT скрытый раскол между узким кругом партнеров и остальными «забродил». Младшие партнеры, разумеется, винили Хилибранда и Хагани в стяжательстве. Хокинс и Хилибранд, отношения между которыми никогда не отличались сердечностью, теперь едва разговаривали друг с другом. Разочарованные партнеры выражали недовольство не только инвестиционными заказами, сделанными Хилибрандом и Хагани, но и их манерой поведения, отмеченной стремлением к доминированию и отсутствием чуткости. Скоулс полагал, что скрытный Хилибранд на самом деле не способен к партнерским отношениям и поэтому не доверял другим. На то же жаловались и все банки. Тем временем Макенти перестал появляться в компании. Боли в спине, ставшие своего рода символическим проявлением отчаяния партнеров, и все большая горечь от того, что Меривезер пренебрег его предупреждениями, лишили Макенти способности передвигаться.

Учитывая нервное напряжение и понесенные партнерами огромные убытки, осложнение их отношений по-человечески понятно. Они утрачивали не только свои состояния, но и добрые имена. Перед Меривезером маячил непереносимый позор второй катастрофы в некогда блистательной карьере. Что же касается его трейдеров, то, независимо от их дальнейшей судьбы, они навсегда останутся известны ролью, которую сыграли в изумительном взлете и падении LT. Розенфелд, наиболее эмоциональный член группы и наиболее преданный компании партнер, был особенно глубоко сражен происходившим. Когда переживания переполняли его, он, не стесняясь, плакал.

Наставник Розенфелда Мертон тоже пребывал в смятении, но его причины были не личного порядка. Опасаясь, что падение LT подорвет позиции и основы современных финансов (во имя которых он работал), Мертон начинал рыдать. В конце концов, профессор был удивительно человечен. Скоулс также знал, если компания обанкротится, многие сочтут полученную ими Нобелевскую премию запятнанной. В силу стечения обстоятельств как раз в то время, когда фонд нес огромные убытки, Скоулс нанес давно запланированный визит в родной город Гамильтон, провинция Онтарио, где его чествовали как земляка, ставшего нобелевским лауреатом. В Гамильтоне понятия не имели о том, что творилось с LT, и напряжение, свалившееся на почетного гостя, было непереносимым. После теплых воспоминаний о детских годах Майрон Скоулс почти «сломался»[239].

Перспективы Маллинса также омрачились. Элегантный финансист некогда воображал, что может стать преемником Алана Гринспена. Теперь этим мечтам не суждено было сбыться.

И все же нескончаемые муки агонии не лишили партнеров самообладания, и по большей части они держали свои чувства в узде. Кипящее в их душах сожаление никогда внешне не проявлялось (или это происходило крайне редко). Они продолжали работать вместе, удерживались от криков и тыкания пальцем друг в друга. Действительно, принимая во внимание обстоятельства, следует сказать, что они вели себя на удивление достойно. Их образ действий отчасти свидетельствует о том, что между ними, в особенности между членами «узкого круга», существовала сплоченность. Они произносили сдавленные проклятия, но не уклонялись от работы. Если кого и следовало обвинять в случившемся, то таким человеком, по крайней мере в глазах младших партнеров, был Джей-Эм, который не управлял компанией более жестко. Но считать виноватым Меривезера желающих не было.

Как обычно, Джей-Эм скрывал свои чувства. Он был глубоко потрясен убытками, но сохранял хладнокровие – действительно, за 15 лет совместной работы Розенфелд едва ли хоть раз видел разгневанного Меривезера. Казалось, тот сбрасывал с себя напряжение лишь в краткие моменты веселья, когда ощущение абсурдности происходящего вытесняло необходимость работы по 15 часов в сутки семь дней в неделю. Однажды около двух часов ночи Джей-Эм сидел в компании Лихи, Розенфелда и Рикардса. От усталости у них кружились головы, и они начали говорить о том, что, если компании удастся выжить, ее следует переименовать. Джей-Эм скорчил гримасу и сказал: «Полагаю, мы могли назваться No-Haircut Capital Management – „Управление капиталом без учета фактора риска, используемого для оценки ценных бумаг при расчете нетто-капитала биржевика“». Шутка встряхнула компанию; юмор Меривезера всегда ободрял их. Затем, словно возвращаясь к жестокой действительности, Джей-Эм присвистнул и добавил: «О, мы здорово подвели швейцарцев». Он имел в виду UBS, крупного швейцарского инвестора. Джей-Эм пошутил: «Теперь нам никогда не ступить на землю Швейцарии – нас арестуют, как только мы выйдем из самолета».