Россия и ее империя. 1450–1801 - Нэнси Шилдс Коллманн

перед ним, уничтожив траву, необходимую для питания лошадей и вьючных животных. Пришлось повернуть назад. Следующая кампания (1689) была спланирована лучше (более раннее начало, предварительные стратегические проработки), и части Голицына достигли Перекопа, за которым начинался Крымский полуостров. Но оказавшись перед сильными укреплениями и столкнувшись с недостатком припасов, они бесславно вернулись обратно. Эта проблема не была уникальной для Москвы: в XVI–XVII веках турецкие армии несколько раз возвращались с Дона и из Венгрии, когда дальнейшее снабжение становилось невозможным.

С 1580-х годов, чтобы обеспечить продвижение в Сибирь, русские власти изымали хлеб у жителей городов в бассейне Северной Двины и, кроме того, стали принудительно перемещать крестьян из северных областей России в Сибирь. Главной обязанностью сибирских губернаторов было нахождение пригодных к распашке земель и крестьян (ссыльных, беглых крепостных) для их обработки. Лишь в конце XVII века Сибирь начала снабжать зерном стоявшие в ней войска, после чего местные поселенцы были вынуждены посылать зерно дальше на восток.

Что касается гражданского населения, то оно в XVII столетии не было предметом заботы властей: это бремя возлагалось на общины. Отдельные домохозяйства и общины, как в городах, так и в деревнях, держали запасы зерна; в случае голода – подобного тому, что наступил в конце XVI века, – государство раздавало свои запасы, а помещики, как предполагалось, должны были оказывать помощь своим крестьянам. В XVII веке на южной границе появились государственные склады для раздачи зерна населению в экстренных случаях, но такое вспомоществование стало одним из важных направлений государственной политики лишь значительно позднее.

МОБИЛЬНОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ

Государство настойчиво перемещало население, но последнее активно перемещалось и по собственной воле. Как уже отмечалось в главе 3, С. М. Соловьев и В. О. Ключевский создали устойчивый образ русского крестьянина, постоянно находящегося в движении, не питающего привязанности к земле (и к своей стране, как неявно подразумевалось). Мы не знаем, что крестьяне раннего Нового времени думали о стране, но относительно мобильности Соловьев и Ключевский правы: писцовые книги начала XVI века, как показал Борис Миронов, говорят о том, что 70 % крестьян уехали из тех мест, где родились их отцы, обосновавшись либо в том же уезде, либо за его пределами, даже если в это время не наблюдалось особых экономических трудностей. Потрясения, связанные с войной и опричниной (1560–1570-е годы) вызвали массовое бегство крестьян. В центре до 60 % крестьян сменили место жительства из-за войны, эпидемии или непосильных налогов. В XVII веке этот процесс продолжился.

В Сибири, как мы уже видели, территориальная экспансия не привела к значительному росту числа русских переселенцев, поскольку ее главной целью было добывание мехов. Восточные славяне приходили сюда для охоты на зверя и возвращались обратно со шкурами. К концу XVII века пришлое население более или менее сравнялось по численности с коренным, сильно сократившимся вследствие завоевания и эпидемий. Иначе обстояло дело в лесостепном и степном приграничье, привлекательном для беглецов благодаря удаленности от центра и более благоприятным условиям для земледелия. Чтобы ограничить возможности для такого бегства, государство предприняло попытки контролировать мобильность населения, что в раннее Новое время было довольно сложной задачей. Как и в европейских государствах того времени, власти не требовали документов, удостоверяющих личность; Натали Земон Дэввис рассказывает о том, с какими трудностями столкнулся в XVI веке французский суд, выясняя личность человека, называвшего себя Мартином Герром. Точно так же и русские подданные не имели опознавательных знаков для подтверждения их личности. Преступникам ставили клейма («вор», «тать» или обозначение места ссылки – «Тобольск» и др.). Государство требовало от каждого, путешествующего по торговым или служебным делам, особый документ – проезжую грамоту, которую выдавал помещик или вышестоящее лицо, причем получить ее было непросто. Те, кто путешествовал при помощи ямской гоньбы (государственной почтовой службы), предъявляли подорожную грамоту в знак того, что их поездка является «официальной».

Государство предпринимало также усилия по охране границ, следя за их переходом в обоих направлениях. Иноземцу, чтобы въехать в Россию, следовало получить на пограничном пункте разрешение от воеводы. Эти же пункты служили для того, чтобы крестьяне не оказывались в незащищенной степи. Когда донские казаки заняли Азов (1637) и предложили передать его России (1642), русские власти отказались, зная, что не смогут заселить и контролировать эту удаленную местность. Украинцам было позволено селиться в Слобожанщине, в отличие от русских, чтобы последние не уклонялись от налогообложения. В конце XVII века донские казаки, добиваясь благосклонности Москвы, согласились отсылать беглых крепостных обратно в центральные области России, что вызвало восстания Степана Разина (1670–1671) и Кондратия Булавина (1707–1708). И тем не менее, как уже было сказано, побеги были обычным делом на всей южной границе, от Причерноморья до Башкирии: беглецы пополняли казачьи отряды или местные сообщества, располагавшиеся рядом с Россией, но вне ее досягаемости.

В центре государство стремилось контролировать высокоподвижное население при помощи крепостного права. Крестьянских рук для дворянских поместий настолько не хватало, что с конца XVI века власти начали ограничивать право крестьян переходить к другому владельцу. К 1649 году процесс закрепощения завершился: всем представителям тягловых сословий, городских и сельских, запретили покидать место жительства (см. подробнее в главе 10). Закон вменял горожанам в обязанность сообщать обо всех новых поселенцах, приезжих и бродягах, под страхом телесного наказания. Удерживать подданных на одном месте можно было только насильственными средствами. Как утверждает Евсей Домар, чем выше был потенциал мобильности населения – по мере того, как становились доступными все новые земли, – тем больше контроля требовалось от государства. Оборотной стороной мобильности населения был автократический режим.

Теоретически, после того как, согласно Соборному уложению 1649 года, розыск беглых крестьян стал бессрочным, обязанность их выслеживания возлагалась на государство. Однако это постоянно противоречило интересам воевод, которым нужны были люди для пополнения и снабжения местных гарнизонов. Во второй половине XVII века наблюдались колебания государственной политики: воеводы принимали у себя пришлых без всяких вопросов, и в 1653 году было объявлено, что гарнизоны на стратегически важной Белгородской черте могут не возвращать беглых их владельцам. Но в 1656 году подход, в угоду дворянам-землевладельцам, изменился на прямо противоположный: законы стали угрожать карами, вплоть до смертной казни, тем, у кого будут обнаружены беглые крестьяне. В 1658–1663 годах были посланы 15 команд для сыска беглых, затем еще 22 – в 1660-е годы; до конца столетия каждое десятилетие посылалось еще столько же. Но эти усилия, если учесть размеры империи, были смехотворными. Проблема беглецов и трения, которые она вызывала, продолжали существовать на протяжении всего раннего Нового времени.

Дальнейшее закрепощение крестьян могло происходить только под угрозой помещичьего кнута и при