Простые желания - Арина Предгорная

«Бердт А.»

Элге охнула, зажала рот ладонью, оглянулась на фамильную усыпальницу.

Бывают ли такие совпадения?

Посидев в потрясении и задумчивости над заброшенной детской могилой, девушка добрела до флигеля смотрителя. Вышел заспанный пожилой мужчина, впрочем, вежливый и обходительный. Элге поблагодарила его за достойный присмотр, расспросила, не навещали ли склеп Адорейнов другие родственники, не приезжала ли молодая рыжая женщина, похожая на неё лицом. Помявшись, осторожно спросила про отдельно расположенное захоронение.

— Отдельные бесхозные могилы в наших Садах Памяти — редкость, леди. Их немного, вы видели. Этой очень много лет, и я не знаю, чья она. Если хотите, могу книги показать, у меня все записи в полном порядке, но про такие могилы пометок нет. Эту никто не навещает. Перезахоронили бы, но к кому?.. Мой предшественник тоже не знал. А почему фамилия не указана — так это бывает. Что угодно могли написать. Или чьего-то бастарда скрыли, или боялись указать настоящую семью. Это сейчас у меня тут порядок, а раньше… Вы дату смерти сами видели.

— Спасибо, — разочарованно кивнула Элге и вернулась к экипажу.

— Лерд, к особняку Адорейнов.

В Садах всё же неестественно холодно. Элге куталась в тёплое покрывало, а мысли крутились вокруг имени, такого же, как у её прадеда. В простые совпадения не верилось. Спрашивала? Вот он, ответ. Но стало ли понятнее?

Элге пила чай маленькими глотками: не такой ароматный, как в Леаворе — почему- то в Миаль привозят другие сорта. Каждый глоточек — прекрасная практика контроля над эмоциями, что так и норовили из-под этого самого контроля выскочить и истерически запрыгать по комнате.

В гостиницу Элге приехала невесёлая и безумно уставшая, тело молило о горячей ванне и отдыхе. Миаль прятался от ноябрьской темноты за жёлтыми фонарями и парящими над дорожками разноцветными светильниками. Желудок девушки настойчиво просил еды: пустого чая, предложенного хозяевами в их бывшем доме, ей категорически не хватило. Отправив магической почтой письмо Марите, а Сиону — за ужином в номер, Элге погрузилась в приготовленную ванну. Хорошо-то как! Белое овальное корыто с высокими бортиками и удобным подголовником, конечно, ни в какое сравнение не шло с шикарной каменной чашей в лесном домике, но тоже было очень, очень комфортным. Девушка блаженно прикрыла глаза… и резко распахнула их, уткнувшись в зеркало на стене напротив. Причём тут купальня в лесу?! Чья это игра: её собственной памяти, или лесного мага, который напоминает о себе? Зачем?? Ей почудились тёплые осторожные пальцы, очень бережно, очень нежно погладившие плечо. Элге ударила ладонью по воде, вызвав столб брызг, избавляясь от наваждения.

Не до ненужных причуд памяти сейчас: разложить бы по полочкам полученные сведения этого безумного дня.

Её дом, её старый, со строгими, суровыми формами особняк, выстроенный ещё в прошлом веке из тёмного шершавого камня, оказался занят…семейством Адорейнов! Продавали его совсем другим людям, но после отъезда сестёр в Леавор леди Джила, приходившаяся Хейтену, кажется, двоюродной тётей, семейное гнездо выкупила и сейчас обитала в нём сама, старая, почти древняя, а так же её внучка Севиль с мужем и сынишкой. Севиль Элге не помнила совершенно, разве что имена в её памяти находили слабый отклик.

Её пригласили в дом, едва услышав девичью фамилию: поначалу прислугу, работавшую на улице, привлёк силуэт молодой леди, застывший возле закрытых ворот. Она не собиралась заходить под крышу некогда родного дома, в стенах которого когда — то часто звучал смех и много-много живых бесед. Но после осторожных расспросов ворота перед ней раскрылись, а потрясённая Элге разглядывала новое убранство дома и пыталась увидеть в двух незнакомых ей женщинах родню.

А ей радушно показывали перестроенный, изменённый особняк, и детские комнаты Элге признала с трудом, разве что картинная галерея осталась почти прежней. Сердце заходилось от ностальгии и грусти, что этот дом ей теперь совсем чужой.

Старуха Джила называла Севиль своей внучкой, а по факту являлась сестрой её деда; сама же она семьи так и не завела. Внучка была стройна и черноволоса, и некоторое сходство обеих женщин Элге отметила сразу. Маленький сын Севиль находился на занятиях и к дамам допущен не был. Супруг отсутствовал.

Элге разглядывали бесцеремонно и любопытно: фамилию лорда Форриля, члена Большого королевского совета, знали. Извинились, что не смогли дать о себе знать раньше — ведь Виррис не оставила нового адреса. Неудобные вопросы: почему вот эта немолодая радушная женщина сама, или дочь её брата, мама Севиль, не забрали осиротевших девочек в свой дом, Элге не стала задавать. И так ясно — по их лицам, тщательно произносимым словам, извиняющимся улыбкам. Две несовершеннолетние сироты без гроша за душой, одна из которых к тому же имела некоторые проблемы со здоровьем и магическим даром. На решение проблем младшей требовались средства, а старшую надо было бы устраивать в учебное заведение, вывозить в свет, по новому кругу искать выгодную партию… Хейтен сам виноват, что столь неосмотрительно и неудачно вложился в предприятие, которое не принесло дохода и увело его в глубокий минус.

Но это всё прошлое, много воды утекло, а в настоящем… В настоящем перед Джилой и Севиль сидела успешная родственница, имеющая в мужьях весьма перспективного мага, происходящего из старинного знатного рода, к тому же рода состоятельного, а уж про свёкра и его связи-знакомства-влияние и говорить не приходится.

Элге слушала женщин со смешанным чувством: с чего они взяли, что лорд Тивис-себе-на-уме что — то станет делать для новообретённых родственников? Он и саму Элге-то с трудом терпит, разве что зубами не скрипит.

— Я буду счастлива принять вас в нашем доме, — тем не менее сказала Элге.

Они ждали именно этих слов, так почему бы и нет.

Уводя беседу от влиятельного и успешного королевского советника Тивиса Форриля, она выразила сожаление, что почти никого из родни не помнит, и так редко виделась с ними, пока папа с мамой были живы.

— Видишь ли, Элге, — легко пожала плечами Севиль, — мы… моя мама, бабушка вот не даст соврать — тоже… в общем, мне кажется, истоки этого отчуждения следует искать глубже, в то время, когда жила Райна.

— Моя мать, — перехватила нить беседы старуха. — Райна Адорейн очень ревновала старшего брата к родителям. Как сейчас помню, очень недовольна была. Вроде младшая, должна быть самая любимая, любой каприз — ан нет. Бердт на первом месте. Очень его берегли, переехали сюда из-за него. Говорили, там, где они жили раньше, климат неподходящий для его здоровья — хворал часто.

Элге слушала и только следила, чтобы не приложить ледяные ладони к пылающим щекам.

— Я не припоминаю, чтобы у нас упоминали о слабом здоровье прадедушки, — задумчиво отозвалась она.

— Кто теперь скажет. А ещё… — нараспев продолжила леди Джила, глядя сквозь Элге, — мама несколько раз слышала от отца с матерью странное замечание — «несчастный сиротка». Никаких сирот на попечении нашей семьи не находилось, никто посторонний с нами не жил, и мама предполагала, что так обращаются именно к дяде Бердту. Даже по остальной родне пускала слухи, будто бы дядя — приёмный ребёнок. И… многие к её словам прислушивались. Пока родители мамы и дяди были живы — ещё ничего, терпимо, а уж потом… Верили — не верили, а отгородились от него постепенно. Сам дядя Бердт, к слову, мою маму любил. А вот мама, когда дядя уже женился и обзавёлся собственным домом, со временем стала навещать его реже, а после, когда твою прабабку арестовали и… Прости, дорогая.