От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

В последние годы политика мягких бюджетных ограничений подвергается жесткой критике за то, что именно она стала причиной избытка рабочей силы на предприятиях и неэффективности советской промышленности (Корнай. 1992, 140–148). Данные замечания, возможно, уместны по отношению к 1980-м гг., когда советские предприятия функционировали в условиях полной занятости. Если рост новых компаний с высокой производительностью был ограничен невозможностью привлечения трудовых ресурсов, тогда экономический рост могла бы ускорить такая мера, как принуждение более старых и менее эффективных предприятий расстаться с частью своих рабочих ресурсов посредством возложения на них обязательства покрывать расходы на оплату труда.

Однако в 1930-е гг. в Советском Союзе не существовало полной занятости. Среди сельского населения наблюдался высокий уровень структурной безработицы, который в процессе механизации вспашки и уборки урожая еще больше увеличился (Хефдинг. 1954, 66; Каган. 1959, 458). При нулевом уровне предельного продукта труда в сельской местности, можно было увеличить валовой продукт за счет предоставления рабочих мест на промышленных предприятиях безработным жителям села. При данных обстоятельствах представляется общественно нерациональным заставлять компании ограничивать их трудовые ресурсы до предела, при котором предельный продукт труда выравнивается с расходами на оплату труда работников. Объем выработки можно было бы нарастить при условии разрыва установленной капитализмом связи между уровнем заработной платы и объемом предельного продукта труда. Производственные планы и мягкие бюджетные ограничения позволили реализовать эти меры, став источником экономического роста Советского Союза в 1930-е гг.

Сочетание амбициозных производственных планов и гибкой бюджетной политики означало наращивание трудовых ресурсов предприятий, а также увеличение разрыва между предельным продуктом труда и расходами предприятия на заработную плату. В 1928 г. реальная зарплата составляла 3200 руб. в год в ценах 1937 г.[125], в то время как объем предельного продукта труда составлял 2750 руб.[126] Однако впоследствии произошло стремительное сокращение объемов производимого предельного продукта труда — до 1300 руб. в год, и лишь небольшое его повышение к началу 1939 г. — до 1650 руб. в год. В то же время уровень заработной платы в 1937 г. снизился до показателя в 3000 руб. в год. В результате доля предельного продукта сократилась с 85 % от объема заработной платы в 1928 г. до почти 50 % в 1930-е гг.

Для того чтобы определить количественный уровень влияния таких факторов, как высокие целевые показатели и мягкие бюджетные ограничения, на общее развитие, необходимо построить модель эволюции экономики с альтернативным сценарием поведения фирмы. Наиболее простой альтернативой является часто используемая модель Харриса — Тодаро — модель рынка труда в менее развитых капиталистических странах, которую я называю моделью капиталистической трудовой занятости. Условия этой модели предполагают, что городские работодатели платят высокую, экзогенную зарплату. Они регулируют занятость таким образом, что предельный продукт труда равен установленному уровню заработной платы. При этом масштабы миграции из деревни в город зависят от уровня ожидаемой зарплаты, то есть уровня фиксированной зарплаты, умноженной на вероятность трудоустройства. Миграция продолжается до тех пор, пока уровень городской безработицы не поднимется до отметки, при которой ожидаемая городская зарплата сравняется с заработной платой в сельской местности.

Принципы модели Харриса — Тодаро присутствуют в моей имитационной модели в виде условия фиксированной заработной платы на уровне 3000 руб. в год в ценах 1937 г. (Можно было бы привести аргументацию в обоснование более высокой заработной платы[127], причем повышение предполагаемых значений этой постоянной переменной привели бы к более радикальным результатам.) Затем общий трудовой доход рассчитывается по формуле: данные 3000 руб. умножаются на количество работников, действительно занятых на производстве. При делении показателя общего трудового дохода на численность городского населения мы получаем тот самый ожидаемый уровень заработной платы, который мы сравниваем с сельским потреблением на душу населения и который является движущей силой миграции.

Одним из последствий капиталистических трудовых отношений является высокая степень безработицы. В 1928 г. уровень безработицы среди городского населения составлял около 10 % от общего объема доступных трудовых ресурсов, а в ходе реализации первой пятилетки этот показатель удалось снизить до ничтожно малого уровня. При этом в рамках анализа капиталистических имитационных моделей безработица в 1930-е гг. возрастает до 25 % от объема несельскохозяйственных трудовых ресурсов. Данная имитационная модель подразумевает высокий уровень текучести кадров, поэтому все городские работники заняты в течение трех четвертей года, что позволяет им получить доход, обеспечивающий лучшие условия жизни, нежели доступный в сельской местности. Если бы в Советском Союзе действительно существовала система капиталистических трудовых отношений, выработка скорее всего была бы меньше, и возникла бы некая форма неофициального сектора для поддержки горожан, не занятых в современной промышленности.

Таким образом, можно утверждать, что многие характерные черты советской урбанизации были обусловлены политикой мягких бюджетных ограничений. В отличие от капиталистических систем стран третьего мира, уровень безработицы был низким либо позволял говорить лишь о существовании неполной занятости, а теневой экономики не существовало вовсе. Типичный советский городской житель бы занят не в мелкой розничной торговле, а получал работу в современной промышленности. Сектор мелкой торговли в этих условиях был «слаборазвитым», а промышленность оказалась «переукомплектованной». Инвестиционный бум в сочетании с жесткими бюджетными ограничениями порождает урбанизацию в стиле Латинской Америки.

Способствовали ли мягкие бюджетные ограничения экономическому росту или тормозили его? В табл. 8.1–8.4 показаны моделируемые на 1939 г. значения добавленной стоимости в несельскохозяйственном секторе, несельскохозяйственных основных фондов, ВВП и потребления на душу населения в рамках модели капиталистических трудовых отношений. И в условиях коллективизированной экономики, и в условиях нэпа увеличение капиталовложения в тяжелую промышленность приводит к увеличению роста по всем показателям. Однако важным отличием имитационной модели капиталистических трудовых отношений является более низкий уровень производительности по сравнению с двумя другими моделями: этот показатель при любом значении е оказывается гораздо ниже. Действительно, при е = 0,07 (когда инвестиционная стратегия лишь воспроизводит структуру основных фондов накануне первой пятилетки) рост на душу населения равен нулю или имеет отрицательное значение. Объем производства несельскохозяйственной продукции и основные фонды демонстрируют рост на уровне 1,6 % в год, то есть столько же, сколько и прирост населения, а добавленная стоимость в несельскохозяйственном секторе — лишь 0,7 %. При этом уровень потребления на душу населения снижается. Даже если предположить более высокий уровень инвестирования (значение переменной е = 0,23), то и в этом случае модель капиталистических трудовых отношений позволяет предположить более низкие темпы роста производства в несельскохозяйственном секторе экономики, равно как и основных фондов или ВВП, чем это характерно для моделей коллективизированной экономики или нэпа. Что касается потребления на душу населения, то этот показатель даже при самом благоприятном сценарии демонстрирует крайне незначительный рост. Экономика нэпа всегда показывает лучшие результаты, чем капиталистическая экономика. Соответственно, можно сделать вывод, согласно которому амбициозные производственные цели правительства и мягкие бюджетные ограничения сыграли крайне важную роль в ускорении экономического роста Советского Союза в 1930-е гг.