От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

полагалось, что сельскохозяйственные сбережения будут стимулировать рост инвестиций в несельскохозяйственном секторе экономики, то требовалось, чтобы доходы от сбыта сельскохозяйственной продукции превышали расходы этой отрасли на приобретение товаров. В действительности же торговый баланс равен объему сельскохозяйственных сбережений, предоставляемых этим сектором в экономику прочих отраслей. К единому решению о том, как правильно измерять торговый баланс, Барсов, Миллар и Эльман так и не пришли, но они были согласны в одном — в данный период этот баланс был крайне низким или равным нулю. Подобное прочтение фактов позволяет им утверждать, что коллективизация не способствовала формированию излишка в сельском хозяйстве, на который надеялся Преображенский и который предполагал в рамках своей работы Ноув.

Следующей темой ревизионистов является поиск альтернативных источников решения проблемы. По их мнению, для повышения уровня инвестирования требовалось снижение потребления какой-либо социальной группы населения, причем наиболее очевидной «жертвой» в этом случае были крестьяне: на протяжении определенного периода существовала распространенная точка зрения, согласно которой финансирование индустриализации должно было происходить именно за счет сельскохозяйственной отрасли. Однако, как нам уже довелось убедиться, в ходе реализации первой пятилетки произошло снижение уровня заработной платы в реальном выражении. Это дало основание сторонникам ревизионизма обратиться за «спасением» к пролетариату — рабочему классу. Сталину могло казаться, что притеснение крестьян делается во благо рабочим. Однако его действия угнетали население, которое, как следует из его собственных заявлений, он поддерживал. Характерно, что, по утверждению тоталитарной школы, все это время Сталину была известна истинная ситуация.

Выводы предыдущей главы приводят к мысли, что все эти вопросы стоит рассматривать под несколько иным углом. Имитационные модели демонстрируют, что рост экономики в условиях коллективизации действительно был быстрее, чем при любом другом альтернативном пути развития. Тогда можно ли утверждать, что коллективизация способствовала росту по тем причинам, которые предлагались Преображенским и Ноувом? Или же здесь действовали какие-то иные факторы? Кроме этого, как показывает моделирование, процесс индустриализации в рамках нэпа был бы более успешным, нежели предполагалось в исследованиях Преображенского и Ноува, особенно, если приводить сравнение с политикой высокого уровня инвестирования, характерной для организации промышленного сектора по капиталистическому образцу. Может, страна могла бы обойтись и без появления на политической сцене такой фигуры, как Сталин?

Несмотря на то что исследования Барсова, Миллара и Эльмана значительно расширили наши знания о советском развитии, для них свойственно чрезмерно категоричное отрицание явления, которое Миллар нарек «стандартным сценарием». Я склонен полагать, что советская политика в ее ключевых аспектах на самом деле являлась практическим воплощением идей Преображенского. Однако в более широком смысле нельзя отрицать правоты ревизионистов, поскольку теории Преображенского, несмотря на их значимость, представляли собой лишь один из факторов, формировавших ситуацию. При этом прочие аспекты играли гораздо более важную роль в обосновании высоких темпов экономического роста. В предыдущей главе приводились имитационные модели, в которых особую важность приобретали такие факторы, как инвестиционная стратегия и политика мягких бюджетных ограничений, стимулировавшие рост экономики, и в условиях, заданных этими моделями, роль коллективизации, как фактора экономического развития, практически не прослеживалась. В настоящей главе нам предстоит расширить рамки анализа и более детально изучить влияние коллективизации. Следует отметить, что данный термин охватывал не только ценовую и бюджетную политику государства, но и правительственный террор по отношению к населению — именно эта особенность данной эпохи (а вовсе не спекуляции в ценообразовании) обусловила стремительный рост коллективизированной экономики в моделях предыдущей главы. Таким образом, в 1930-е гг. Сталину действительно удалось привести экономику к быстрому росту, но за счет применения жесточайших мер. И все же нельзя отрицать, что без его влияния был также возможен, хотя и менее стремительный, экономический подъем, достижению которого способствовала бы реализация первого пятилетнего плана в условиях нэпа.

Подготовка к бою: коллективизация и объем сельскохозяйственного производства

Далее нам предстоит изучить, каким образом коллективизация способствовала повышению темпов экономического роста. Однако перед тем, как перейти непосредственно к этим вопросам, следует дать оценку противоположному утверждению: коллективизация привела к замедлению экономического роста за счет снижения объемов производства в аграрном секторе. Существует две версии данной теории: краткосрочная и долгосрочная.

Непосредственным проявлением влияния коллективизации на экономику стало сокращение последней. В 1929–1932 гг. произошло снижение сельскохозяйственной выработки на 29 %, и причиной тому стало противодействие коллективизации со стороны крестьян, которые сократили посевные площади, а также забивали скот вместо того, чтобы отдавать животных в коллективную собственность. Вследствие уменьшения объемов поставок сельскохозяйственного сырья наблюдалось сокращение промышленного производства потребительских товаров. Все эти последствия уже анализировались в гл. 5. Именно они позволяют сделать вывод о том, что в середине 1930-х гг. в условиях нэпа экономика имела гораздо более благоприятные перспективы развития. Тем не менее к концу 1930-х гг. в сфере производства аграрного сектора снова наметилась восходящая тенденция, что нивелировало преимущества модели нэпа.

Если рассматривать долгосрочную перспективу, то утверждается, что забой лошадей в начале 1930-х гг. стимулировал ускорение механизации сельского хозяйства, необходимой для компенсации потерь тяглового скота. Это привело к оттоку объемов механического оборудования из сферы формирования промышленного капитала. Несмотря на то что произошло существенное объективное увеличение выпуска тракторов, значение этого явления далеко не столь очевидно, поскольку проведение тракторизации сельскохозяйственного производства было запланировано в любом случае. Капиталовложения в сельскохозяйственное оборудование представляли собой лишь малую часть накопления капитала в 1930-е гг. (Морстин и Пауэлл. 1966, 358, 429). Кроме этого, не вполне очевидно, что сокращение поголовья лошадей в 1930–1935 гг. нанесло вред производству зерна, поскольку, как показано в гл. 4, небольшие хозяйства нэпа использовали гораздо большее количество лошадей на гектар площади, чем крупные зерновые хозяйства. Более того, если принимать во внимание тот факт, что каждой лошади требовалось столько же зерна, сколько потребляли два человека, то уменьшение количества лошадей высвободило достаточно зерна, чтобы накормить 30 млн человек; именно это стало одной из причин, по которой уровень потребления калорий на душу населения демонстрировал лишь небольшое снижение во время первой пятилетки (график 7.1). В условиях отсутствия возможностей для повышения урожайности зерновых культур (в 1930-х гг. этот показатель был сопоставим с объемом урожаев, получаемых на территории североамериканских Великих равнин), а также ввиду нехватки перспективной технологической базы, которая позволяла бы повысить производительность этой отрасли, снижение количества кормового зерна для тяглового скота стало основным инструментом прироста чистого производства с гектара земли. Следует отметить, что «сельскохозяйственные тягловые животные потребляли около 22 % продукции, собранной с пахотных земель [Соединенных Штатов] в период с 1880 по 1920 гг.» (Олмстед и Род. 2001, 664–665), причем аналогичные потери были характерны и для Советского Союза.