Библиотека географа - Джон Фасман

— Вот теперь вспомнил! Память у меня, знаете ли, уже не та… Хороший это обычай — писать некрологи, и я рад, что вы решили этим заняться. И сколько времени ваша газета будет его печатать?

— Думаю, не так уж долго, — неудачно пошутил я и мысленно попенял себе за это. Шутить по такому поводу над неважно знавшим английский язык стариком эстонцем, который вместо «когда» сказал «сколько времени», было недостойно. Ханна, разумеется, заметила допущенную мной бестактность и поморщилась. Тону же продолжал смотреть на меня, ожидая ответа. — Извините за неуместную шутку. На самом деле точная дата публикации пока не установлена. — Тут я подумал, что, коль скоро брат Яна здесь, имеет смысл пообщаться с ним по моему делу. — Не возражаете, если я задам вам пару вопросов о вашем брате?

— Разумеется, не возражаю. Только учтите, что у меня кое-чего здесь уже не хватает. — Он похлопал себя по темечку и виновато улыбнулся. — Кроме того, Яанья так долго жил в Америке, что я, вероятно, знаю далеко не все о его здешней жизни. Тем не менее задавайте свои вопросы. Постараюсь на них ответить.

— Спасибо, что согласились со мной поговорить. — Я опустился на свой привычный стул, стоявший рядом со столом, который опрокинул, когда в первый раз пришел к Ханне, достал из кармана блокнот и ручку и одарил старика ободряющей улыбкой. — Вы можете мне сказать, когда родился ваш брат?

— Ну, когда мы родились, у нас на ферме не было таких календарей, как сейчас. Помнится, мать говорила, что я на шесть лет старше Яаньи. Если мне не изменяет память, родился он зимой, но ответить вам на вопрос, в каком году, я, пожалуй, не смогу. И никто не сможет.

— Но когда Эстония входила в состав Советского Союза, разве гражданам не выдавали какой-нибудь официальный документ на этот счет? Ян же приехал сюда с паспортом, не так ли?

— Ох уж эти мне бумажки… Конечно, паспорт у него был, но при оформлении мы внесли в документы данные, которые казались нам подходящими. Подходящими для внесения в документы, понимаете? У меня дома до сих пор валяется старый паспорт Яаньи. И, вероятно, два собственных. Как же без этого? Знаете русскую пословицу: «Без бумажки ты букашка»? — Он хрипло рассмеялся, покрутился на диване, устраиваясь поудобнее, после чего некоторое время молча курил, затягиваясь своей трубочкой, пока его голубые глаза не приобрели оранжевое свечение, словно кто-то включил в голове две маленькие электрические лампочки.

— Скажите в таком случае, когда родились вы?

— Я? Ха! Умный парнишка этот репортер! Я выбрал седьмое ноября тысяча девятьсот семнадцатого года.

— Почему вы… хм… выбрали именно эту дату?

— И снова — ха! Возможно, я поступил не очень умно. Но это самый большой советский праздник, и мне казалось, что тем самым я как бы демонстрировал патриотизм и благонадежность. Конечно, эстонцы никогда не были советскими патриотами, но, как я уже сказал, это надо было проявлять, а быть — совершенно необязательно.

Надеюсь, вы знаете, что это день Великой Октябрьской социалистической революции? Она действительно произошла в ноябре. Ха! Только по новому стилю, который ввел Ленин после революции. Тридцать дней в месяце, двенадцать месяцев в году плюс еще пять дней на крупнейшие национальные праздники — все очень рационально, в духе борьбы с религией и контрреволюцией, очень антибуржуазно и очень смешно, поскольку новый календарь всех поголовно поверг в смущение. Когда Ленин ввел новый календарь для нарождающегося социалистического рабочего рая, день Октябрьской революции стали отмечать седьмого ноября.

— Но разве люди не продолжают ссылаться на Красный Октябрь?

— Да-да! — Он взволнованно наклонился вперед, просыпав пепел из трубочки на свой синий свитер. — Конечно. И это тоже наследие советской эпохи. Советы заменили семидневную неделю пятидневной — уик-энды, само собой, существовали только для капиталистов. С этих пор каждый день недели стал днем отдыха для одной пятой населения страны; всем горожанам раздали цветные бумажки со скользящим графиком — как видите, здесь снова проявилась страсть русских к бумажкам, — в результате чего муж и жена частенько получали свободный день в разное время — если, к примеру, он работал на строительстве трубопровода, а она была учительницей. А все для того, чтобы поднять производительность труда и не позволить людям отмечать старые праздники, которые, как вы понимаете, были праздниками религиозными. Это, разумеется, вызвало хаос! Никто не знал, когда идти на работу; иным казалось, что, когда они работают, все остальные отдыхают; многим не удавалось регулярно встречаться со своими близкими. Тогда попробовали ввести шестидневную неделю, но из этого тоже ничего хорошего не вышло, поэтому во время войны снова вернулись к старой семидневной. Говорили, что этот дар великого вождя своему народу должен положительно сказаться на моральном состоянии общества. Глупость. Чушь собачья.

Пыл, с которым старик произносил свою странную речь, постепенно сходил на нет, затухал. Сделав паузу, он пыхнул еще пару раз своей трубочкой и спокойно произнес:

— Теперь вы знаете, когда я праздную свой день рождения. Что же касается Яна, напишите, что он родился в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Это возможно?

— Боюсь, что нет. Я должен знать, скажем так, официальную дату его рождения или написать, что она не установлена.

— Пишите, что считаете нужным, — пожал он плечами, покачав головой. — Что еще вам хотелось бы узнать?

— Где он родился?

— Вот об этом я могу сказать совершенно точно. Он родился на нашей семейной ферме неподалеку от эстонского города Пайде. Знаете, как это пишется?

— Не знаю, так узнаю. — Я не имел представления, где этот город находится, но подумал, что своей репликой продемонстрирую собственную журналистскую добросовестность. — Скажите, вы его единственный ныне здравствующий родственник?

— Да. Единственный. Больше никого. — Он рассмеялся и поскреб затылок. — Он никогда не состоял в браке, и я тоже ни разу не был женат. На всем свете только нас двое и оставалось.

Пока мы разговаривали, Ханна продолжала стоять в той же выжидательной позе, которую приняла с самого начала, следя за нашей беседой, словно надеялась на ее скорейшее завершение. При этом она смеялась, когда смеялся Тону, и подливала ему в чашку из чайника, когда у него заканчивался чай. Хотя, вероятно, она вела себя так и до моего прихода, я подметил в ней напряжение и скованность, которых никогда не замечал прежде. Пульсировавшая на виске жилка и проступившие на скулах желваки придавали ей до крайности встревоженный вид.

— Если это возможно, — обратился я к Тону, — скажите, чем ваш брат зарабатывал себе на жизнь?

— Это нетактичный вопрос, Пол. Ведь Ян был профессором, не так ли? — резко сказала Ханна.

— Ничего страшного, — произнес Тону. — Репортер должен задавать нетактичные вопросы. — Он посмотрел на меня, насмешливо вскинув брови, словно давая понять, что считает хорошим парнем, несмотря на мои журналистские ухватки. — Наша семейная ферма входила в колхоз, но местечко, где мы жили, такое маленькое, что все сельскохозяйственные рабочие там были нашими кузенами, друзьями или внуками и правнуками тех людей, которые трудились на этой ферме на протяжении веков. По этой причине нас не трогали, и когда русские ушли, мы снова стали полноправными хозяевами фермы. Поскольку я старший сын, ферма фактически перешла в мое владение. Надо сказать, со временем она стала приносить неплохой доход и считается сейчас одним из крупнейших молочных хозяйств Балтии. Сам я жил довольно просто: работал на земле, гулял, читал книги. Яанья же всегда любил странствовать и мечтал преподавать в американском университете. Поэтому, когда появилась такая возможность, я предоставил ему необходимые средства.