Библиотека географа - Джон Фасман

— Благодарю за откровенность. Ну а как ты поживаешь — в личном, так сказать, плане? Встречаешься с кем-нибудь? С кем-то, не похожим на губку?

— Да. Регулярно. Со своим компьютером. — Она посмотрела на меня в упор. Я напрягся. Она смягчилась. — На самом деле у меня совершенно нет времени — со всеми этими тезисами и прочими делами. И потом, кто знает, где я окажусь через шесть месяцев? А у тебя как дела на личном фронте?

— Да так… познакомился кое с кем.

— Кое с кем… Понятно. Кто она?

— Учительница музыки. Зовут — Ханна.

Мия кивнула и коротко улыбнулась. Я очень надеялся, что ей не захочется говорить со мной о Ханне. Мне, во всяком случае, говорить о ней с Мией не хотелось.

— Это ты для нее купил? — Она потянулась к моему пакету и заглянула в него. — Пахнет вкусно.

— Продукты с Аллен-авеню. Сегодня я буду готовить.

— Ты же не умеешь. Я это точно знаю. — Она вынула из пакета упаковку пасты и озадаченно на меня посмотрела. — Ты что же — заделался поваром?

— Все может быть… Послушай, мне пора трогаться. Как-никак до моего дома два часа езды. Кроме того, в Уикендене скоро начнется час пик.

— О да! Трудно тогда тебе дадутся эти два квартала, верно? Нет, вы только послушайте этого нью-йоркского парнишку, жалующегося на час пик! Но оставим это. Что ж, приятно было увидеться. — Она опустила упаковку с пастой в пакет и поднялась. — Заедешь еще сюда?

— Честно говоря, не знаю. А что?

— Если заедешь, не забудь остановиться рядом с моим домом.

— Обязательно. — Это обещание было процентов на семьдесят пустым, но давалось с добрыми намерениями, если это чего-то стоит. Боюсь, однако, что не стоит.

— Я буду сидеть за столом у своего окна все последующие пять месяцев. Если приедешь, швырни в стекло камешек. — Она наклонилась и поцеловала меня в щеку. — В самом деле, Пол, я была рада повидать тебя. И прости за комментарий относительно никудышного возлюбленного.

— Ерунда. Ты ни в чем не виновата. Это я плохой. Но стараюсь стать лучше.

— Я знаю. Ты всегда стремился к этому. Самое замечательное твое качество. Только не переусердствуй с этим.

— Я тоже был рад повидать тебя, Ми. Желаю тебе счастья с твоими немцами.

Она вскинула руку в гротескном нацистском приветствии, хихикнула и вошла в дом. Это была почти идеальная встреча с «бывшей»: достаточно волнующая, чтобы вызвать приятное легкое возбуждение во всем теле, но без излишних реминисценций, способствующих сильным выбросам чувств; достаточно долгая, чтобы круг наконец замкнулся, но не настолько, чтобы бывшие партнеры могли забрать что-нибудь ненужное себе в голову. Хотя мы оба были довольно речисты, но тем не менее смогли удержаться от чрезмерно резких или грубых словесных выпадов по отношению друг к другу и врагами при расставании не стали. Более того, финальная часть встречи прошла, можно сказать, в теплой дружеской обстановке, и я, отправляясь восвояси, испытывал к Мие почти нежные чувства.

Вернувшись к машине, я заметил, что кто-то прикрепил скотчем к моей антенне матерчатый португальский флаг. Я отцепил флаг, написал ручкой на его красном поле «благодарю вас» и сунул его в прорезь для почты на двери португальского мужского клуба.

На этот раз я припарковался прямо перед домом Ханны, решив, что миссис де Соуза расположена общаться со мной еще меньше, нежели я с ней. Вспомнив утренний инцидент, я ощутил вину, потом сказал себе, что не стоит горевать о том, чего уже нельзя изменить, но продолжал чувствовать вину, как это свойственно всем иудеокатоликокальвинистам вроде меня. Пробираясь к двери Ханны, я утешался тем, что извиняться за нетактичное поведение следует не только мне, но и миссис де Соуза.

Заглянув в окно гостиной, я заметил, что Ханна сидела на круглом стуле перед фортепьяно, но смотрела не на подставку для нот, а на стоящий в противоположном конце комнаты диван, которого я видеть не мог. Руки ее лежали на коленях, а голова была слегка наклонена по направлению к дивану, словно она прислушивалась к словам какого-то человека, говорившего тихим голосом. Лицо ее, обычно безмятежное и довольное, на этот раз отражало волнение и чуть ли не блаженство, а сверкающие серые глаза и полуоткрытый в улыбке рот свидетельствовали, до какой степени она наслаждается беседой и как важно для нее все произносимое невидимым собеседником. Я ощутил укол ревности и, подняв руку, чтобы постучать, не без злорадства подумал, что на троих еды у меня не хватит.

Ханна приоткрыла дверь и приветствовала меня натянутой улыбкой. Я потянулся было к ней, но она сдержала мой порыв, быстро положив мне руку на грудь и буркнув что-то себе под нос, из чего я заключил, что целоваться она не настроена. Когда я, сконфуженный столь сдержанным приемом, в растерянности отступил, она открыла дверь в гостиную и кивком предложила мне войти. В комнате я увидел сидевшего на диване человека с чашкой чая на колене и доброжелательным выражением на морщинистом бородатом лице. Это был тот самый старикан, привлекший мое внимание в ресторанчике «Траут».

— Пол, это Тону, брат Яна. — Старик, с шумом выдохнув, медленно и не без труда поднялся с дивана, чтобы поздороваться со мной. Однако его рукопожатие оказалось неожиданно крепким, а старчески тонкая рука — мозолистой и твердой. В его внешности было что-то птичье и львиное одновременно: пронзительные ярко-голубые глаза, крючковатый нос и седая, похожая на гриву шевелюра, переходящая в такую же седую и густую, но не слишком опрятную бороду.

— Вы — Пол? — спросил он гулким голосом с сильным акцентом, и я ощутил исходивший от него запах трубочного табака и старости. — Меня зовут Тону Пюхапэев. До вашего прихода мы с вашей подругой предавались воспоминаниям о моем бедном младшем брате Яне.

— Рад познакомиться. Я и не знал, что у Яна есть семья.

— О да, есть. Маленькая, правда. Только я и остался. Да-с, один старик поминает другого… — Он рассмеялся, рассеянно похлопал себя по карманам мешковатых вельветовых брюк и извлек коротенькую коричневую трубку, пачку табака «Шипмэн» и коробку старомодных деревянных спичек. — Вы тоже знали моего брата?

Усы и борода вокруг его рта пожелтели от никотина; прежде чем зажечь спичку, он трижды чиркнул ею о коробок. Раскурив наконец свою трубку, Тону снова опустился на диван. Все его движения были осторожными, чуть замедленными и немного неловкими. Рядом с ним на диване покоилась трость красного дерева с круглым серебряным навершием и толстым резиновым набалдашником на конце.

— Нет, я лично с ним знаком не был, о чем весьма сожалею.

— Пол — тот самый репортер, о котором я вам рассказывала, — сказала Ханна. — Он работает в местной газете и пишет некролог, посвященный вашему брату.

Меня несколько озадачила этическая сторона ее высказывания. Это был явный обман, поскольку она знала, что некролог я забросил и теперь занимаюсь журналистским расследованием.

Возможно, я бы ее поправил (а может, и нет), если бы Тону в этот момент не заговорил снова: