Театральные люди - Сергей Николаевич

О, эти актеры! Эта вечная оборона, линия Мажино, которую они возводят всю жизнь, чтобы защититься от унижений, комплексов и обид, неизбежных при их профессии. С кем-то удалось ее преодолеть, а с кем-то мы так и остались по разные стороны незримого фронта, прошедшего между нами в фойе Большого драматического театра осенью 2018 года.

Ее первый спектакль в БДТ назывался «Киноповесть с одним антрактом». Сколько лет прошло, а было будто вчера. Сине-голубой зал, забитый под завязку; дымчатые очки Товстоногова в импортной модной оправе, поблескивающие где-то в глубине директорской ложи; Дина Морисовна Шварц, главный стратег его триумфов, тревожно и печально вглядывающаяся в сгущающуюся полутьму: все ли критики правильно рассажены, все ли на своих местах?

Я только что получил из ее рук контрамарку, и она сокрушалась, что лучше места устроить не смогла.

— Вы же понимаете, это всё из-за Алисы!

Одним безмолвным жестом, как в балетной пантомиме, она обводила вестибюль, где волны зрителей прибывали, как во время шторма, грозя снести на своем пути невозмутимых билетерш. И вся эта буря носила, как полагается, нежное женское имя.

«Бедствие всеобщего обожания», любимое выражение Беллы Ахмадулиной, — как раз про Алису Фрейндлих. Тогда, теперь, всегда. На кого-то это бедствие обрушивается в юности, калеча на всю последующую жизнь, а кто-то познает его в зрелые годы, с меньшими рисками для психики и душевного здоровья. Тем не менее актеру всегда надо быть готовым к тому, что за неистовым поклонением может последовать обидное охлаждение, а за массовым ажиотажем — полное равнодушие.

Фрейндлих это не грозило. Ее любили всегда. Страстно, трепетно и пылко. Причем с годами все больше. Как английскую королеву, которая под старость вдруг обрела невиданную популярность и у себя на родине, и за пределами туманного Альбиона. Я думаю, сходство с Алисой Фрейндлих тут в одном: люди крепко держатся за мифы и легенды, дающие им ощущение неизменности бытия. Есть имена, без которых нельзя себе представить нашу жизнь. Есть лица, на которых отпечаталось со всеми своими морщинками наше время. И наконец, есть голос… Неповторимый голос прекрасной сказочницы. Чистейшее сопрано, заставившее нас когда-то поверить, что «у природы нет плохой погоды». За одну эту песню ей можно быть благодарным всю жизнь. А ведь Фрейндлих не только пела в «Служебном романе» — она там явила одно из самых впечатляющих преображений за всю историю советского кинематографа. Причем без всякого фотошопа и компьютерных изысков. На дворе был 1976 год, мы не знали таких слов, как «ботокс», «филлеры», «блефаропластика». В ее распоряжении была только влюбленная камера Владимира Нахабцева и французская компакт-пудра Lancome, которая ей тогда по случаю досталась. Но и этого хватило, чтобы кадры с участием Алисы светились абсолютным счастьем и немеркнущей красотой.

Это потом она в своих интервью объясняла, что вообще-то очень нефотогенична, что все операторы с ней ужасно маются и что, оказывается, в кино существует «магическая точка» Фрейндлих, которую еще надо суметь вычислить путем долгих проб и ошибок.

«И вот тогда, из слез, из темноты, из бедного невежества былого…»

В жизни прежде всего бросается в глаза, что она очень маленького роста. На сцене это, надо сказать, совсем незаметно. И в кино тоже. Но в жизни она — типичная травести, приговоренная своей внешностью к ролям разных девочек и мальчиков из тюзовского репертуара. Это в наши дни стало дурным тоном назначать на детские роли взрослых актрис. А когда Фрейндлих начинала, только они и играли мальчишей-кибальчишей и томов сойеров. Смотреть на это сейчас без содрогания невозможно. Но тут случайно из бездн YouTube я выудил маленькую сцену и песенку Малыша из «Карлсона» в ее исполнении. И это было так прелестно сыграно, с таким вкусом и правильной дистанцией, с такой трогательной точностью схвачена была интонация застенчивого и странноватого инопланетянина с вихрами, в коротких штанишках. Причем без всякого умилительного сюсюканья, а как-то очень по-взрослому. С чувством бесконечного достоинства, которого совсем не ждешь от маленького мальчика.

Алиса Фрейндлих — это прежде всего и во всех обстоятельствах внутреннее достоинство. Прямая спина, доброжелательный, но как бы отстраняющий от себя все случайное и ненужное взгляд. Особый, мгновенно узнаваемый ленинградский выговор — каждое слово как фарфоровая чашка на блюдце. Никакого даже легкого намека на нервный дребезг.

Фрейндлих по национальности наполовину немка. И не только по крови, но и по западной манере существования на сцене. Очень деятельная, всегда подвижная, привыкшая легко заполнять собой пространство сцены и быстро-быстро, с максимальным напором так произносить свой текст, чтобы никто не успел заскучать. Впрочем, даже когда она молчит, оторвать от нее глаз невозможно. Кто-то называет это «магией», кто-то — «эффектом присутствия». Не знаю. Думаю, и то, и другое, но есть и что-то еще — врожденная привычка быть в центре, фокусировать на себе внимание зала, идущая с тех времен, когда вокруг нее выстраивался целый Театр. И делал это ее муж, замечательный режиссер Игорь Владимиров.

От их союза, продлившегося без малого почти четверть века, мало что осталось для театральной истории: какие-то телевизионные фрагменты, обрывки, эпизоды, заснятые второпях и при плохо выставленном свете. Только один их спектакль — «Люди и страсти» — удостоился полноценной записи. И в этом тоже проявлялось отношение к их Театру. Казалось, он обречен всегда быть вторым после товстоноговского БДТ, проходить по разряду многообещающих и талантливых, но так и не достигших первого места в высшей театральной лиге. Впрочем, место там было только одно. И оно было прочно занято. И ни всесоюзная популярность, ни толпы жаждущих «лишнего билета», ни бешеный успех и аншлаги, ни «Красные стрелы», привозившие и увозившие толпы московских поклонников, — ничто не могло изменить судьбу Театра им. Ленсовета и его руководителя. Он был приговорен оставаться вторым. Представляю, как это ранило красивого, представительного и обаятельного Игоря Петровича Владимирова.

Тогда мы ничего этого не знали. Тем более что ленинградские дела были всегда скрыты от столичных московских глаз туманом многозначительных умолчаний и тайн. Помню только свое ощущение абсолютного восторга от гастролей Театра Ленсовета в 1976 году, проходивших в Театре им. Маяковского. Столько страсти, столько неподдельной энергии, такая жажда реванша жила в этих зонгах, в актерской игре на разрыв, наотмашь! Режиссура Владимирова была в чем-то прямодушной и даже грубоватой. Изыск и благородство привносила в нее именно Алиса Фрейндлих. Она неутомимо плела свои словесные и вокальные кружева, демонстрируя поразительный актерский диапазон: могла играть старух и детей, красавиц и уродин, королев и простолюдинок.

Наверное, со времен ее тезки Алисы Коонен ни одна актриса в нашем театре не могла похвастаться таким обширным репертуаром, как у нее. Ни у кого не было такой свободы выбора и одновременно такой мощной режиссерской поддержки. Особенно это было заметно, когда она играла в «Преступлении и наказании» Катерину Ивановну. Ее великая роль, выстроенная как пластический монолог, где горячечная речь Достоевского задавала ритм предсмертной пляске. Так вдруг пыталась танцевать на своих последних концертах Эдит Пиаф, зная, что может упасть и умереть в любую минуту. И так играла Фрейндлих, бренча в бубен городской нищенки и сумасшедшей. Эти ее молящие руки, царапающие воздух, какие-то непонятные французские слова, которые срывались с губ в предсмертной горячке перед тем, как она падала замертво. Дорого бы я сейчас отдал, чтобы снова это все увидеть и пережить. Но нет, это невозможно. Этого театра больше нет. И он закончился много раньше, чем Алиса Фрейндлих перешла Фонтанку через Лештуков мост и отдала свою трудовую книжку в отдел кадров БДТ. Ведь она была советская артистка, и ей надо было, чтобы шел стаж.