Театральные люди - Сергей Николаевич

«И тут кончается искусство, и дышат почва и судьба».

А в прошлом сезоне он сам сделал инсценировку, поставил и сыграл моноспектакль по «Кроткой» Достоевского. Не испугался опасных сравнений со своим предшественником Олегом Борисовым в легендарном спектакле Льва Додина. Валерий Ивченко давно существует вне всяких театральных иерархий и рейтингов. К тому же его спектакль идет на малой сцене в старинном, деревянном Каменноостровском театре. Три с половиной часа абсолютной театральной аскезы. На сцене — один железный остов кровати, офицерский китель с красным кантом и золотыми погонами, женские сапожки… Почти буквальный пересказ литературного первоисточника. Слово в слово. Без спецэффектов, чтобы взбодрить или развлечь публику. Но когда Ивченко произносит мертвым голосом: «Я всю жизнь мою проговорил, молча, и прожил сам с собою целые трагедии, молча», понимаешь, что речь идет не только о герое Достоевского, но и о судьбе поколения, которое сходит, почти уже сошло со сцены. И все, что им осталось, — это попросить, выкрикнуть напоследок самые простые и наивные слова: «Люди, любите друг друга». Напоминание, призыв, мольба, вспыхивающая в виде финального титра на экране.

…На следующий день после спектакля мы встречаемся с Валерием Михайловичем. Он так же немногословен и ироничен. Но смешливые искры иной раз вспыхивают в его глазах, когда он вспоминает родной Харьков, свое послевоенное детство, пятнадцатиметровую проходную комнату, где он жил с родными вшестером, и соседку Тасю, в которую был тайно влюблен.

— Но у Таси был ухажер. Чем-то он напоминал мне Берию. Важный такой, в габардиновом пальто и фетровой шляпе. Всегда здоровался с нами, когда проходил мимо. Я только и успевал увидеть в приоткрытую дверь оранжевый абажур, накрытый стол, патефон… Потом дверь плотно закрывалась. Но для меня этот вид, мелькнувший на долю секунды, так и остался символом недоступного счастья за чужой дверью.

— А что было потом?

— У Таси был сын Виктор, он был старше меня чуть-чуть. Ему выдавали тридцать рублей, и мы отправлялись в госпиталь или в больницу смотреть кино. Тогда в Харькове в госпиталях по вечерам показывали кино.

Спрашиваю Валерия Михайловича про его нынешнюю жизнь. Он не жалуется, не сетует ни на что. Искренне благодарен Андрею Могучему за то, что поддержал его с идеей моноспектакля.

— Сами понимаете, возраст такой, что последняя остановка уже близко. Нет, я к этому отношусь совершенно спокойно. Главное — успеть правильно подготовиться, тогда прожитая жизнь обретет смысл и даже какую-то завершенность. Не знаю, как будет, когда будет? Но есть ощущение, что скоро моя остановка. Чемодан взял, то взял, это взял… Пора на выход. Собственно, «Кроткая» — это такая своего рода моя подготовка, репетиция прощания. Попытка разобраться в себе самом, понять, почему именно так сложилась жизнь, а не иначе. И если что-то сам недополучил, то это только моя вина, которую не искупить, не загладить, не исправить. Само осознание этого приходит, когда даже не играешь, а просто произносишь текст вслух. Слово Достоевского для меня священно. Без слова нет театра. Вы уж мне тут поверьте! Потому что слово — это и есть душа театра. А с душой надо обращаться бережно, нежно и вдумчиво. Конечно, не все выдерживают: все-таки Федор Михайлович — автор тяжелый, нудный, мрачный. Кто-то уходит посреди действия. Ну и ладно, думаю я про себя, зачем им мучиться! Зато потом два часа в зале стоит такая внимательная, напряженная тишина, идет такое погружение вглубь, что душа моя ликует. Значит, все не напрасно. И может, тогда еще рано с вещами-то на выход?

— Да, конечно, рано! — спешу я уверить Валерия Михайловича.

И мы оба смеемся.

Она любит ошеломить с порога. Войти так, как никто до нее никогда не входил и больше уже не войдет. Потому что после нее произносить ее текст бессмысленно, а занять принадлежавшее ей место невозможно. Да и, похоже, претенденток не очень-то наблюдается. Это про нее А. Н. Островский написал: «Пришла королевой, ушла королевой…» Впрочем, никуда Светлана Николаевна Крючкова не ушла, по-прежнему обретается всего в одном квартале от БДТ. «Королева в изгнании» — ее статус и вынужденная роль. В репертуаре сейчас один спектакль с ее участием — «Игрок». А раньше и того не было. Время от времени она, конечно, заходит в родной театр, где все сразу вытягиваются по струнке — от вахтеров до администрации. Крючкову боятся. Ее невозможно не бояться. Посторонние с ней общаются, как с тигрицей в клетке: очень осторожно, внимательно вслушиваясь в интонации тихого, повелительного голоса и на всякий случай ища глазами запасной выход. Она так себя поставила. От нее можно чего угодно ждать. Опасная женщина.

От сыгранных в кино императриц она переняла повадку надменной невозмутимости. Не идет, а плывет. Не говорит, а дает указания. Наверное, это было бы совсем непереносимо, если бы Крючкова стала «королевствовать» всерьез по системе Станиславского. Но она это делает по-другому, по-брехтовски, отстраняясь насмешливой иронией от того персонажа, которого когда-то сотворила и теперь выдает за себя. С шиком большой актрисы, у которой давно не было больших ролей. Кто в этом виноват? Сейчас уже поздно выяснять. Да и зачем? Светлана Николаевна не из тех, кто будет жаловаться журналистам или вымаливать у начальства бенефис к юбилею. Более того, ее саму надо долго упрашивать, засылая гонцов, придумывать долгую и сложную интригу, чтобы она согласилась просто посмотреть в вашу сторону. Это такой женский тип — гордость превыше всего. И с этим надо считаться. Для нее самое страшное, если вдруг ее заподозрят в жалком искательстве или желании кому-то понравиться. Всю жизнь Крючкова ведет себя так, будто это ей должны нравиться, а вовсе не она кому-то. В БДТ до сих пор ходят легенды, как ей одной, еще совсем юной, без году неделя в театре, было позволительно спорить с самим Г. А. Товстоноговым. Типа, я этого не понимаю. Объясните, что я тут должна делать? И Георгий Александрович прятал куда-то за пазуху свою режиссерскую свирепость и начинал кротко объяснять, чего бы он хотел от «Светланочки».

Когда она пришла в БДТ в 1976 году, то с ходу заняла долго пустовавшее после Татьяны Дорониной место первой актрисы театра. Даже непонятно: как это ей удалось? Ведь поначалу ее прочили на характерные и даже комедийные роли. Крупная, громкая, с этой московской наглецой в голосе и невозмутимых белесых глазах. Я хорошо помню ее оглушительный дебют в легендарном спектакле «Фантазии Фарятьева» С. Юрского. Эту нелепую старшеклассницу Любу в коричневой школьной форме, укороченной выше некуда. И ее медленный голос, которым она вещала, поучая старшую непутевую сестру, словно юная пифия, знающая наперед, что с ними со всеми будет, а на самом деле не знающая ничего и больше всего боящаяся саму себя и бушевавших в ней скрытых страстей и желаний.

«Посмотрите на меня», — говорила она в финале, отбрасывая яростным жестом назад свои рыжие спутанные волосы, обращаясь то ли к Фарятьеву, то ли ко всему человечеству, уставившемуся на нее в свои бинокли. «Посмотрите на меня»…

Это был отчаянный призыв, и приказ, и мольба одновременно. Ее Люба умирала от любви, но не могла в этом никому признаться. Она рвалась к счастью, к другой жизни — и никак не могла решиться на первый шаг. Гордые женщины, которых Крючкова так любила изображать в театре и в кино, были на самом деле робкими, закомплексованными созданиями, прятавшими под хамоватой броней свою нежную, одинокую душу. Может, они и рады были бы раскрыться кому-то, расслабиться, отдаться доверчиво простым и понятным чувствам, быть милыми и приветливыми, как другие. Только кто ж позволит? Кто поверит, что они могут быть такими, как все? А главное — все равно до своих подлинных страхов и печалей Крючкова никогда никого не допустит. И не надейтесь! Офицерская дочь, она умеет постоять за себя и как никто хранить свои тайны.