Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов - Джаспер Ффорде

— Хочешь сказать, что телевидение станет еще хуже?! — спросил Лондэн.

— Гораздо хуже, — мрачно ответил Пятница. — При нынешнем уровне эрозии Настоящего через год «Самаритянин отдает почку» будет считаться вершиной научной эрудиции. Но легкоусвояемое телевидение не причина — оно следствие. Короткое Настоящее также провоцирует постепенный коллапс долгосрочного планирования, и человечество будет медленно загонять себя в нисходящую спираль беззаботного своекорыстия и краткосрочного мгновенного удовлетворения.

Мы переваривали услышанное в мрачном молчании. Теперь мы все поняли. Короткие периоды внимания, общее чувство неудовлетворенности, ни терпимости, ни уважения, ни правил. Краткосрочность. Неудивительно, что мы наблюдали свободное падение Потусторонних рейтингов чтения. Короткому Настоящему ненавистны книги; они требовали слишком много мыслительных усилий при недостаточном удовлетворении. Это вернуло нас к необходимости срочно отыскать рецепт, где бы он ни находился: без возвратного омлета не будет ни путешествий во времени, ни хищнического разграбления Настоящего и мы сможем смотреть в более светлое будущее долгосрочной мысли — и больше читать. Все просто.

— Не следует ли вынести это на всенародное обсуждение? — спросил Лондэн.

— И чего мы этим добьемся, пап? Хроностраже не придется опровергать, что сокращение Настоящего вызвано людьми, — им достаточно будет посеять сомнение. Они всегда будут отрицать Короткое Настоящее, а дебаты сделаются такими долгими и нудными, что к моменту осознания проблемы нам уже попросту ничего не захочется с этим делать. Вопрос не для обсуждения — Хроностража не должна заполучить этот рецепт. Я ставлю на это свою карьеру. И поверьте, это была бы блестящая карьера.

После речи Пятницы воцарилось молчание. Разумеется, мы все понимали, что он прав, но я также думала, как я им горжусь и как приятно слышать такое красноречие и нравственно ясные слова от неряшливого и растрепанного существа, которое к тому же носит футболку с надписью «Уэйн Скунс — говнюк».

— Если бы только Майкрофт был жив, — вздохнула Полли, нарушая молчание, — можно было бы спросить его, куда он положил этот рецепт.

И тут до меня дошло.

— Тетя, — сказала я, — пойдем со мной. Пятница, ты тоже.

Уже смеркалось, и последние лучи вечернего света били в пыльные окна Майкрофтовой мастерской. В сумерках она казалась почему-то еще более ветхой.

— Сколько воспоминаний! — вздохнула Полли, ковыляя по бетонному полу под руку с Пятницей. — Какая жизнь! Действительно, какая жизнь. Я не была здесь с тех пор, как он… Вы понимаете.

— Не пугайся, — сказала я ей, — но я видела Майкрофта здесь дважды за последние два дня. Он вернулся сообщить нам о чем-то, и до сих пор я понятия не имела о чем. Полли?

Она уставилась в сумрачную пустоту мастерской, и глаза ее наполнились слезами. Я проследила за ее взглядом и, когда глаза мои привыкли к полумраку, тоже его увидела. Плотность у Майкрофта была низкая, цвет, казалось, вытек из его тела. Он едва присутствовал.

— Привет, Поль, — негромко пророкотал он, улыбаясь, — ты просто сияешь!

— Ох, Крофти! — прошептала она. — Ты такой выдумщик! Я трясущаяся развалина, которой пора на свалку. Но я так по тебе скучала!

— Майкрофт, — почтительно шепнула я, — не хочу отрывать тебя от жены, но время дорого. Я знаю, зачем ты вернулся.

— То есть это не Фаркитт и не стулья?

— Нет, это из-за рецепта возвратного омлета.

— Нам нужно знать, — добавила Полли, — где ты его оставил.

— И это все? — рассмеялся Майкрофт. — Боже мой… Я положил его в карман пиджака!

Он начал таять, и голос его звучал гулко и пусто. Его послежизнь почти закончилась.

— А потом?

Он еще потускнел — я опасалась, что, если моргну, он пропадет совсем.

— Какого пиджака, милый? — спросила Полли.

— Того, что ты подарила мне на Рождество, — донесся потусторонний шепот. — Синего… в крупную клетку.

— Крофти?

Но он исчез. Мы с Пятницей метнулись поддержать Полли, у которой подогнулись колени.

— Черт! — воскликнул Пятница. — Когда он появится в следующий раз?

— Не появится, — ответила я. — Это все.

— Тогда мы ничуть не ближе к разгадке. Я перерыл всю его одежду — нет в его шкафу пиджака в синюю клетку.

— И это вполне закономерно, — сказала Полли. Ее глаза блестели от слез. — Он оставил пиджак на «Геспере». Я в то время его бранила, а теперь понимаю, зачем он это сделал.

— Мам, ты что-нибудь понимаешь?

— Да, — улыбнулась я. — Это там, где Хроностража его не достанет. В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, прежде чем с помощью Прозопортала отправить Полли в «Как облако бродил я, одинокий», Майкрофт испытал его на себе. Пиджак ровно там, где он его оставил, — в зубах атлантического шторма внутри стихотворения Генри Лонгфелло «Крушение „Геспера“».[70]

— В Книгомирье?

— Именно, — ответила я, — и ничто, повторяю, ничто не заставит меня вернуться туда. Через два дня Хроностражи не станет, и начнется медленное восстановление Настоящего. Ты молодец, Душистый Горошек.

— Спасибо, мам, но, пожалуйста, не называй меня Душистым Горошком.

Первый исполненный осознанной мудрости коренной поворот в политике Партии здравого смысла заключался в отказе от плановых заданий, сводных таблиц и попыток перевести сложные человеческие проблемы в цифры на графике, с которыми можно быстро и легко разобраться путем «инициатив». Заявляя, что важные конторы типа Министерства здравоохранения должны сосредоточиваться на «заботе», а не на «администрировании», Партия здравого смысла продавила закон, суть которого звучала так: «Если нам потребовалось десять лет, чтобы залезть в дерьмо, то, чтобы выбраться оттуда, нам потребуется двадцать лет — и этот путь начинается сейчас».

Мы остались у мамы на ужин, хотя под «ужином» в данном контексте подразумевался случайный набор пищевых продуктов, побросанных в произвольном порядке в большую кастрюлю и варившихся ровно столько, сколько нужно, чтобы вкус ушел и не вернулся. Из-за этого мы пропустили «Обращение» Редмонда Почтаара, но не особенно обеспокоились этим, поскольку предыдущее обращение, подобно всем прочим, было невероятно скучное, но умное и жизненно важное. Как же здорово было снова разговаривать с Пятницей на равных! Я и забыла, какой он на самом деле славный. Не теряя времени, он объяснил мне, что ему придется оставаться под прикрытием ленивого олуха, пока Хроностража не прекратит операции, — это означало, что мне не стоит даже пытаться будить его до полудня, а то и до двух пополудни в выходные.