Счастливые сестры Тосканы - Лори Спилман

– Лежи спокойно, – велела сестра и поцеловала меня в лоб. – Завтра напишешь своему Рико, а сейчас тебе надо поспать.

Утром я проснулась на диване под потертым одеялом. Я хотела встать, но руки и ноги как будто судорогой свело. Рассвет окрасил комнату в розовый, как ракушка изнутри, цвет.

Который сейчас час? Пора на работу! Я должна спуститься в пекарню.

Я с трудом выползла из-под одеяла. Встала. Постояла, держась за спинку дивана, пока не почувствовала уверенность в ногах, и босиком, хватаясь за стенку, пошла через комнату в ванную. Проходя через нашу спальню, я увидела спящую сестру и чуть не вскрикнула, но вовремя успела зажать рот ладонью. Наше с Рико брачное ложе – узкая кровать, покрывало кораллового цвета, под которым мы с ним спали и которое еще хранило его запах, – было осквернено.

Я зашла в ванную и встала под душ. Струя воды смывала мои слезы. Я проклинала себя за эгоизм. Роза проделала такой путь, чтобы привезти мне письмо от Рико. Конечно, она заслужила спокойный сон на кровати. Я только жалела, что больше не смогу прижать к лицу лоскутное одеяло и на прощание вдохнуть запах любимого мужа.

Роза вошла, когда я, стоя на коврике, вытиралась полотенцем. Едва увидев меня, она закрыла рот ладонью и испуганно отступила на шаг назад.

Мы с сестрой с детства жили в одной комнате. И сроду не стучали, перед тем как войти в ванную. Никогда не прикрывались, если были без одежды. Но за последний год многое изменилось. Я стала женщиной. Я схватила тонкое полотенце и попыталась прикрыть наготу.

Роза с опаской приблизилась ко мне на один шаг. Потом еще на один.

А затем быстрым движением выхватила у меня полотенце и закричала:

– О нет!

Я стыдливо опустила глаза. По сравнению со своей фигуристой сестрой я, естественно, выглядела как скелет.

– Incinta! – воскликнула она и так и не смогла закрыть рот.

У меня волоски на руках встали дыбом.

– Что такое?!

Роза взяла меня за плечи и развернула к зеркалу:

– Господи, Паолина, да неужели ты сама не видишь, что беременна.

Мы с Люси обнимаем тетю за плечи, чтобы хоть как-то защитить ее от болезненных воспоминаний. Ее беременность, увы, закончилась печально. Дядя Дольфи мне все рассказал.

– Я боялась, что Роза будет вне себя от ярости, – говорит Поппи. – Но она не злилась, совсем.

– Она тоже была беременна, да? – высказывает предположение Люси. – Потому и проявила к тебе сочувствие?

– Да, но Роза тогда еще об этом не знала. А когда узнала, что станет матерью, словно… заново на свет родилась.

– И перестала бояться, что дедушка ее разлюбит? – спрашиваю я.

– Да, родительские обязанности укрепили их отношения.

Две беременные сестры, но как по-разному все у них сложилось: у одной были родительская поддержка, муж, а потом и здоровый ребенок; а у второй… До чего же несправедлива жизнь! Я смотрю через площадь на прекрасный пейзаж Равелло. На террасах холмов – увитые виноградом беседки из столбиков и реек.

Идиллическая картинка в этот пасмурный день навевает тоску. Каково это – жить в таком прекрасном месте, когда у тебя сердце разрывается от горя? Находила ли Поппи успокоение, слушая шум прибоя или глядя на барашки волн Тирренского моря? Или же созерцание бесконечного горизонта наполняло ее отчаянием? Сколько еще времени она здесь провела, в этой маленькой квартирке, продолжая работать в пекарне «Пьяченти»? Их квартира… А ведь это мысль!

Я поднимаюсь со ступеньки:

– Скоро вернусь.

Стрелой несусь через площадь, по пути обдумывая идею, которая пришла мне в голову. Если тетя сможет войти в свою бывшую квартиру, если снова окажется там, где жила вместе с Рико? Может, это подарит ей успокоение? На подходе к старой пекарне меня встречают запахи кофе и свежеиспеченного хлеба. Я невольно обращаю внимание на то, что этот симпатичный оштукатуренный дом давно уже пора покрасить. Дверь открывается, из пекарни выходит высокий итальянец в рубашке «хенли» и в сдвинутой на затылок шапочке «бини». В одной руке у него книга, в другой – кофе навынос. Он придерживает дверь локтем. Какая-то старушка, шаркая ногами, заходит в пекарню.

– Grazie, Нико, – говорит она. – Ты поведешь своего дедушку к воскресной мессе?

– Мы ни за что ее не пропустим, синьора Каппелло, – с улыбкой отвечает молодой человек.

– Ты хороший мальчик. – Старушка, похлопав его по щеке, заходит в пекарню.

Когда я приближаюсь, этот Нико все еще улыбается и придерживает дверь локтем:

– Прошу, синьорина.

– Grazie, – говорю я, – но мне не сюда.

Он спускается с крыльца, и дверь захлопывается у него за спиной.

– Хорошо, но вы потом непременно туда загляните, у синьора Пьяченти лучший капучино во всем Равелло. И хозяин, увы, только что поведал мне, что закрывает свое заведение в конце этого года. – Он смотрит на мутные окна пекарни. – Будь у меня побольше времени и денег, я бы продолжил его дело.

– Вы пекарь? – интересуюсь я.

– Нет, хотя выпечку просто обожаю.

– Ну, это уже хорошо, – смеюсь я. – А научиться печь не так уж и сложно.

– На самом деле, – продолжает молодой человек серьезно, – у меня другие планы на это место. Я давненько уже к нему присматриваюсь.

– Похоже, теперь у вас появился шанс.

Он слабо улыбается:

– Да это только так, мечты. Я ведь un avvocato[69].

– Что? Вы – авокадо? – недоуменно переспрашиваю я. – В каком смысле?

Мой собеседник запрокидывает голову назад и весело смеется. У него искренний, звонкий смех, от которого на душе сразу становится теплее.

Я хлопаю себя по лбу:

– Ой, поняла! Вы – адвокат. Простите, пожалуйста, но мы в Бруклине редко используем это слово.

– Да, очаровательная незнакомка из Америки, я – адвокат, как и мой отец и отец моего отца. Но для вас, если пожелаете, я могу быть экзотическим фруктом.

Я снова смеюсь:

– Приятно познакомиться, синьор Авокадо.

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. И только через несколько секунд я понимаю, что стою тут и глазею на этого безупречного незнакомца – «безупречный» подчеркнуть, – в то время как у меня неотложное дело.

– Ой, что-то я заболталась, мне надо идти.

– Позвольте угостить вас кофе и десертом. Прошу, составьте мне компанию.

– Извините, не могу. – Я протягиваю ему руку. – Удачи вам, синьор Авокадо.

Он крепко пожимает мне руку и дарит на прощание самую широкую искреннюю улыбку; кажется, у него даже глаза улыбаются.