Вспоминать, чтобы помнить - Генри Миллер

«Только не спагетти! — запротестовал Гумберто. — Лучше тефтельку».

«Будешь есть спагетти, — заявил Джеральд. — Я уже сказал, что здесь не винокуренный завод. Здесь также и не кафетерий. Больше всего мне это напоминает зверинец».

«Уже поздно, — сказал Гумберто. — Если только миссис Рубиол...»

«Забудь о миссис Рубиол, — оборвал его Джеральд. — Я сам отвезу ее домой».

«Очень любезно с твоей стороны, — пробормотал Гумберто. Мгновение он размышлял. — Какого черта ты сразу это не предложил?»

«Тсс! И рот на замок! Вы, Стрельцы, все равно что малые дети».

Неожиданно раздался звонок. Несомненно, полиция. Джеральд внезапно задергался, как электрический угорь. За считанные секунды он водрузил Гумберто на диван. Бутылку закатил ногой под тот же диван.

«Теперь слушай, Козерог, — сказал он, сграбастав меня за лацканы пиджака, — и соображай! Это твой дом и твоя вечеринка. Ты — это я, понимаешь? Все под контролем. Кто-то позвонил, но он уже уехал. Я позабочусь о Клоде. А теперь иди — открывай». И он слинял в мгновение ока.

Открыв дверь, я увидел перед собой человека в штатской одежде. Он явно не торопился ворваться внутрь и взять у нас отпечатки пальцев.

«Где тело?» — это был первый вопрос, какой он задал.

«Нет у нас никакого тела, — ответил я. — Мы все живы».

«Да, я вижу», — сказал он.

«Позвольте объяснить...» — произнес я, заикаясь.

«Не беспокойтесь, — мягко сказал человек. — Все в порядке. Я посижу, если не возражаете».

Когда он наклонялся, я почувствовал, что от него попахивает.

«Это ваш брат?» — спросил он, кивая в сторону Гумберто. «Нет, просто жилец».

«Ага, ясно. А выпить не дадите? Я увидел свет и подумал...»

«Дай ему глотнуть, — сказал Гумберто. — И мне тоже. Только спагетти не надо».

«Спагетти? — переспросил человек. — Зачем? Только выпить».

«Вы на машине?» — спросил Гумберто. «Нет, — сказал человек. И после небольшой паузы — скорбно: — Тело наверху?» «Нет никакого тела».

«Смешно, — отозвался человек. — Меня попросили перевезти тело». — Похоже, он говорил серьезно.

«Кто вы? — спросил я. — Кто вас прислал?»

«Разве нас не вызывали по телефону?»

«Никто вас не вызывал», — заверил я его.

«Должно быть, я пришел по неправильному адресу. Вы уверены, что никто здесь не умер — примерно с час назад?»

«Дай ты ему выпить, — потребовал Гумберто, пытаясь встать на ноги. — Мне хочется услышать, что он расскажет».

«Кто попросил вас прийти сюда? — вставил я. — Кто вы?»

«Налейте мне, как говорит ваш товарищ, и я все расскажу. Нам всегда вначале наливают».

«Кому это „нам“? — спросил Гумберто, трезвея на глазах. — Ну кто-нибудь налейте ему, ради Бога. И меня не забудьте».

«Вы ведь астролог, так?»

«Д-да», — подтвердил я, прикидывая, что последует дальше.

«Люди говорят вам, когда они родились, правда? Но никто не скажет, когда вы умрете. Так?»

«Никто здесь не умер», — сказал Гумберто. Руки его судорожно искали стакан.

«Хорошо, — сказал человек. — Я вам верю. Кроме того, нам все равно нечего делать, пока труп не застынет».

«Опять это „НАМ“. Объясните, откуда вы? Чем занимаетесь?» — Гумберто почти перешел на крик.

«Я их обряжаю», — ответил человек, вкрадчиво улыбаясь.

«А другие, что делают они?»

«Просто сидят с выражением готовности на лицах».

«А чего они ждут?»

«Выпивки, конечно, чего же еще?»

Миссис Рубиол наконец извлекла из-под дивана бутылку. Я подумал, что женщину надо представить.

«Это миссис Рубиол, — сказал я. — Еще одно тело... пока теплое».

«Вы детектив?» — спросила миссис Рубиол, протягивая руку.

«Детектив? С чего вы взяли?»

Молчание.

«Леди, я всего лишь гробовщик, — сказал человек. — Кто-то позвонил в похоронное бюро и сказал, что здесь требуются наши услуги. Ну, я надел шляпу и пришел сюда. Наше бюро всего в двух кварталах отсюда. — Он вытащил бумажник и вручил нам свою визитку. — „Макаллистер и компания“. Это мы. Никаких выкрутасов, никакой суеты».

«Господи! — вырвалось у Гумберто. — Гробовщик, вот те на! Нет, мне необходима тефтелька. — Он сделал несколько неуверенных шагов по направлению к столовой. — Эй! — крикнул он. — А где наши субретки?»

Я пошел на кухню. Там их не было. Открыл заднюю дверь и выглянул наружу. Все тихо.

«Они удрали, — объявил я. — Теперь можно обследовать кладовую. Я не отказался бы от ветчины и яиц».

«И я, — сказал Гумберто. — Ветчина и яйца. То, что надо. — Он немного помолчал, как бы решая некую задачу. — А ты не думаешь, — шепнул он, — что где-нибудь может отыскаться и бутылочка?»

«Не сомневаюсь в этом, — заверил его я. — Переверни здесь все вверх дном. Думаю, ты отыщешь золотую жилу. И попроси гробовщика помочь тебе».

Обсуждать природу и значение непристойности почти так же трудно, как говорить о Боге. Пока я не углубился в изучение литературы, существующей по этому вопросу, я и не представлял, в какую трясину вступаю. Уже на уровне этимологии понимаешь, что лексикографы — те еще обманщики — не меньше юристов, моралистов и политиков. Начнем с того, что те, кто серьезно пытается исследовать до конца значение этого понятия, вынуждены признать, что их поиски ни к чему не приводят. В книге «К чистоте» Эрнст и Сигл констатируют, что «нет двух людей, которые пришли бы к единому мнению по поводу дефиниций шести ужасных прилагательных: непристойный, похотливый, сладострастный, грязный, неприличный, отвратительный». Лига Наций тоже стала в тупик, пытаясь определить, что является непристойным. Д.Г. Лоуренс был, возможно, прав, когда говорил: «Никто не знает, что означает слово „непристойный“». Если обратиться к Теодору Шредеру, посвятившему всю свою жизнь борьбе за свободу слова*, то его мнение таково: «Непристойность не содержится в самих книгах и картинах, а является исключительно свойством сознания читателя или зрителя». «Все существующие аргументы в пользу запрета на непристойную литературу, — утверждает он, — неизбежно оправдывают и все остальные ограничения, накладываемые на свободу мысли».

* См. его «Вызов шести цензорам» и другие работы. — Примеч.

Как кто-то хорошо сказал: если начать перечислять все шедевры, заклейменные как «непристойные», получится нудный каталог. Большинство наших лучших писателей, от Платона до Хэвлока Эллиса, от Аристофана до Шоу, от Катулла и Овидия до Шекспира, Шелли и Суинберна, не говоря уже о Библии, были мишенью для тех, кто всегда пребывает в поисках нечистого, неприличного, аморального. В статье под названием «Свобода выражения в литературе» Хантингтон Кейрнз, один из наиболее терпимых и проницательных цензоров, подчеркивает необходимость переподготовки чиновников, отвечающих за соблюдение законов по цензуре. «В целом, — говорит он, — эти люди практически никак не связаны ни с наукой, ни с искусством, ничего не знают о той свободе самовыражения, которая была негласно дарована писателям за годы существования английской литературы, и с точки зрения экспертной оценки они не в состоянии иметь адекватное мнение по этому вопросу. В первую очередь переподготовка требуется правительственным чиновникам, а не массам, которые в своем большинстве лишь весьма поверхностно соприкасаются с искусством».