Сущность - Бентли Литтл

Я побывала в комнате, где все стареет.

Или все же из-за того, что миссис Дэниэлс была голой, потому что то, что прежде скрывали ее платье и пояс для чулок, теперь обвисло?

Нет. Дело было не только в ее теле. На лице появились морщины. А в волосах – седина. Лютер понятия не имел, как это стало возможным, но это было именно так, и он подумал, что страх, внушаемый ей остальным арестантам, объяснялся тем, что они тоже заметили те же изменения в ее внешности, что и он.

Телефон в участке больше не звонил, и в скором времени туда вернулся помощник шерифа, сопровождавший тело мистера Дэниэлса в морг.

Джим Сакс был никудышным полицейским, невероятно тупым, но сейчас Лютер был бесконечно рад его видеть. Он рассказал ему, что творится в изоляторе при участке, и реакция Джима на его слова оказалась совершенно нормальной, он ухмыльнулся и сказал:

– Я хочу это видеть!

Такая реакция придала Лютеру мужества, и он последовал за помощником обратно в изолятор, где тот сначала вдоволь насмотрелся на голую миссис Дэниэлс, а затем, напустив на себя официальный вид, приказал ей одеться, что она и сделала. Зайдя обратно в офис, Джим подмигнул, хлопнул Лютера по спине и сказал:

– Спасибо, что дождался меня. Хороша бабенка, верно?

Ночью Данлоп спал плохо. Ему не снились сны, но он то и дело просыпался, охваченный все возрастающей уверенностью в том, что сделал нечто такое, чего не должен был делать, или же, наоборот, забыл сделать что-то, что должен был сделать непременно. Это тревожное чувство было хотя и смутным, но очень реальным, и утром Лютер проснулся усталым и совсем не отдохнувшим, и ночная тревога так его и не отпустила.

Через несколько дней на этой же неделе миссис Дэниэлс перевели в Амарехо, административный центр округа Томасито, и Данлоп вздохнул с облегчением. Она больше не раздевалась и вообще больше не сделала ничего странного – ему даже показалось, что Энджи снова помолодела, – но все равно был рад, когда ее наконец увезли, а ситуация в городе вроде бы стала поспокойнее.

Вплоть до следующего вторника.

На звонок в участок ответил Джим. Лютер в это время обедал в закусочной «У Боба» и, когда туда торопливо вбежал помощник, ища его глазами, сразу понял по выражению лица Джима, что дело дрянь.

Помощник отказался объяснять, в чем дело, в присутствии остальных посетителей, поэтому Лютер вышел вместе с ним на улицу и быстро сел в машину, где Джим рассказал ему, что в участок позвонил свидетель, видевший, как какая-то женщина вешает своих детей на веранде своего дома.

Поначалу Лютер не поверил. Теперь, когда все бо́льшее количество домов начало обзаводиться телефонами, подростки и взрослые с нестабильной психикой стали все чаще пользоваться этими аппаратами для всякого рода проказ. И то, что передал ему Джим, походило как раз на такой розыгрыш.

Но когда они свернули на Рэйни-стрит, Данлоп сразу же почувствовал, что это правда, и именно он первым увидел дом, где мать вешала своих детей.

– Вон там! – крикнул он Джиму, показывая в нужном направлении.

Помощник остановил машину прямо перед палисадником.

Женщина уже успела вздернуть двоих детей. Они висели на веревках, перекинутых через верхнюю балку открытой веранды, опоясывающей дом, слегка раскачиваясь туда-сюда, с вылезшими из орбит глазами, раскрытыми ртами и синюшными лицами. Оставшиеся три ребенка сидели на подвешенных к балке веранды качелях и горько плакали. Женщина завязывала веревочную петлю на шее самого маленького, готовясь повесить и его.

«Почему эти дети не убегают? – удивился Лютер. – Почему не кричат во все горло, зовя на помощь?»

Но уже знал ответ.

Все дело было в Рэйни-стрит.

Оба полицейских – и Лютер, и Джим – выскочили из машины и взбежали по ступенькам веранды, выхватив пистолеты.

– Сейчас же прекратите! – крикнул Лютер, но женщина только туже затянула петлю на шее своего сына.

Данлоп толкнул ее так, что она упала на пол, и выхватил из ее рук веревку, а Джим прижал к полу. Женщина нечленораздельно вопила, брызгая слюной, голова ее дергалась из стороны в сторону, а изо рта вылетали слова, не имеющие смысла. Волосы были всклокочены, как у безумной, еще больше безумия было в глазах, и в общем она выглядела так, будто сбежала из сумасшедшего дома. Однако Лютер узнал ее, он встречал ее в городе раньше и не понимал, что должно было произойти, чтобы она превратилась в то, чем была сейчас.

Вокруг начали собираться соседи, вышедшие посмотреть, почему здесь началась суматоха. Тела двоих повешенных ребятишек, мальчика и девочки, все еще свисали с балки, но вид мертвых детей явно не вызывал у собравшихся той реакции, которую, по мнению Лютера, должен был вызвать. Собственно, ее вообще почти не было. Детские трупы с посиневшими лицами могли с тем же успехом быть висящими дорожными сумками – во всяком случае, интереса соседи проявляли ничуть не больше.

Лютер окинул улицу взглядом. «Это место пропитано злом», – подумал он, хотя природа этого зла казалась ему иной всякий раз, когда он приезжал сюда по работе.

Впечатление создавалось такое, будто каждое убийство, каждая произошедшая здесь смерть меняет всю улицу, придавая ей новый характер. На прошлой неделе после того, как миссис Дэниэлс убила своего мужа, улица превратилась в полное злобы место, где властвовала ярость и насилие было нормальной реакцией на любое недоразумение. Однако сегодня она стала царством безумия, где всем казалось вполне естественным, что мать вешает своих детей на веранде дома и оставляет висеть, словно туши зарезанных ягнят.

Ему бывало здесь не по себе всегда, это чувство было постоянным. Лютеру все на Рэйни-стрит было не по душе: и дома, и мостовая, и тротуары.

Особенно его нервировал один дом.

Он взглянул на него сейчас.

По этому адресу никогда не творилось ничего противозаконного, это был тихий, ничем не примечательный дом, где в одиночестве жила старая вдова. Именно эта вдова, миссис Эрнандес, и позвонила в полицию, чтобы сообщить об убийстве Дэниэлса. Лютер потом разговаривал с ней, спрашивал, что именно она видела, и миссис Эрнандес казалась довольно приятной старой дамой, но весь опрос он провел, стоя на крыльце, потому что ему совсем не хотелось заходить внутрь.

Этот дом пугал его.

Странным было то, что его страшило в нем не что-то определенное, у него напрягались нервы и бегали по спине мурашки от самой атмосферы, его окутывавшей. Его пугало не то, что произошло внутри, а то, что могло произойти. Если царящее здесь зло имело источник, исходную точку, откуда все и распространялось, то это определенно был именно этот дом. Лютер не знал, откуда ему это известно, и просто был рад, что ему не придется идти туда сейчас.

Джим надел наручники на женщину, которая продолжала брызгать слюной и истошно вопить, и поднял на ноги.

– Хочешь, я отвезу ее в камеру? – спросил он.