Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон

В Чунцине я умудрилась подхватить разновидность местного грибкового дерматита под названием китайская гниль. Это — объясняю на случай, если вы вдруг не в курсе; я, например, прежде о подобной напасти и не слышала — просто отвратительная болячка: кожа между пальцами начинает трескаться, гноиться и кровоточить. Этот недуг очень заразный. Лечится с помощью омерзительно пахнущей мази и перчаток, такие наденешь, только если ты сварщица, или тебе пришло в голову погладить раскаленные угли, или захотелось с помощью одних лишь рук выиграть конкурс «Мисс Страшилище».

— А ведь я тебя предупреждал, — сказал Эрнест.

Мне было так плохо — физически (китайская гниль плюс диарея) и морально (огромная пропасть между тем, что я видела, и тем, о чем должна была писать), — что я не могла, как планировалось, полететь в Чэнду. Эрнесту пришлось отправиться туда вместо меня. Он вернулся с фотографиями, на которых сто тысяч китайцев строили в провинции Сычуань взлетно-посадочную полосу длиной около полутора километров, судя по всему — для приема американских бомбардировщиков В-17, которые, как мы подозревали, Рузвельт вовсе и не собирался передавать китайцам. Я уже не говорю о том, что у них попросту не было летчиков, чтобы их пилотировать. Китайские крестьяне возводили аэродромы буквально из ничего, не имея какой-либо современной техники. Они на себе тащили бетоноукладочные катки весом в три с половиной тонны.

— Китай рано сбрасывать со счетов, — заметил Эрнест и рассказал мне достаточно, чтобы я добавила еще несколько абзацев в свой материал для «Кольерс».

Что касается данного нам Рузвельтом особого задания, то мы сумели выяснить следующее. Первое: суммы, составляющей стоимость двух линкоров, хватит на то, чтобы финансировать китайцев в течение года, иначе они не продержатся. А мы за это время сможем построить флотилию для неминуемой войны на двух океанах. Второе: гражданская война в Китае неизбежна, но ее начало можно отсрочить путем переговоров между Чан Кайши и Чжоу Эньлаем. И третье: если мы намерены отправить китайцам самолеты, следует также прислать и пилотов.

Собранная нами информация вряд ли могла изменить положение вещей. За время нашего отсутствия в США усилились изоляционистские настроения: устраивались антивоенные демонстрации, проводились митинги за мир, глупые головы прятались в американский песок.

Когда наше пребывание в Китае подошло к концу, я по-прежнему ходила в этих проклятых перчатках. Мы вылетели из Чунцина в столицу Бирмы Рангун. Мне еще предстояло в одиночку совершить тур по боеспособным объектам ВМС в Батавии, как тогда называлась Джакарта, в Голландской Ост-Индии и по находящимся в плачевном состоянии объектам ВМС в Сингапуре.

Только Эрнест налил до краев джин в свой складной стакан, и тут наш самолет начал проваливаться в воздушные ямы. Казалось, крылья его вот-вот отвалятся и мы рухнем на землю. Я вцепилась в сиденье, что в этих уродских перчатках было очень неудобно, и проклинала себя за то, что пилила Хемингуэя, пока он не согласился поехать со мной в этот кошмар, хотя мог бы сейчас сидеть на Кубе и писать новую прекрасную книгу. Эрнест держал свой стакан так, словно это была священная чаша и только она могла нас спасти.

Когда самолет каким-то чудом выбрался из воздушных ям, Клоп счастливо улыбнулся и похвастался:

— Я ни капли не пролил! Джин вылетал из стакана, ударялся о потолок, а я ловил его на обратном пути.

Я засмеялась и никак не могла остановиться.

— Господи, неудивительно, что я вышла за тебя замуж. Ты же чемпион мира по ловле джина.

Самолет окончательно выровнял курс, и я потянулась к Эрнесту, чтобы рассказать обо всем, что думала.

— Не прикасайся ко мне своими заразными руками! — воскликнул он.

Я изумленно посмотрела на мужа, но потом поняла, что он шутит, и мы снова рассмеялись.

— Страшно подумать, я ведь мог по глупости одолжить у тебя мыло. Надеюсь, у тебя хватило ума оставить его в этом чертовом доме?

— Ну да, конечно, — заверила я Эрнеста, а сама отодвинула свою сумку подальше, чтобы он не унюхал легкого аромата акации.

Мне вспомнился тот день в Мадриде: палата, уставленная букетами цветущей мимозы, в госпитале, куда Хемингуэй так не любил ходить.

«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба

Июнь 1941 года

Несмотря на то что роман Хемингуэя был фаворитом у критиков и оставил далеко позади всех остальных претендентов, Пулитцеровскую премию ему так и не дали. Это был жестокий удар, особенно если учесть, что в том году комитет не удостоил этой чести ни одного из беллетристов. То есть они не посчитали, что какая-то книга лучше книги Эрнеста. Они просто решили, что его произведение недостаточно хорошо.

— Ну и ладно, не больно-то и хотелось, — заявил Хемингуэй.

Он начал поносить Перкинса, который продал всего полмиллиона экземпляров «По ком звонит колокол», говорил, что если бы Макс постарался, то мог бы продать больше, и вообще, почему издатель не сообщал ему о последних новостях, ведь авиапочта от Нью-Йорка до Гонконга доходит за каких-то восемь дней. Я так переживала за Эрнеста, что даже не стала пенять ему на письмо, которое он мне прислал, пока я была в Сингапуре. А писал он, что у него в номере поселились три китаянки и он знает, чем с ними заняться. Скорее всего, конечно, глупая шутка, но вдруг правда? Может, я была дурой, но не видела разницы между Хемингуэем-человеком и Хемингуэем-легендой и к тому же прекрасно знала, как мерзко он себя чувствовал, когда его бросали в одиночестве.

По пути на Кубу мы остановились в Ки-Уэсте, чтобы повидаться с Патриком и Грегори, которые приехали на летние каникулы, а заодно и забрать «Пилар». Эрнест отправился домой морем и по пути рыбачил, а мы с мальчиками полетели вперед, на встречу с домом с протекающей крышей, сломанным (в очередной раз) насосом в бассейне и горой почты, в недрах которой предстояло отыскать чек с авторскими отчислениями Хемингуэю за полумиллионный тираж «Колокола».

Я занялась доработкой рассказов для сборника «Чужое сердце»: невыносимо скучное занятие, сводившееся в основном к изменению знаков препинания. Подготовила для «Кольерс» материал о нацистах на Кубе, однако редактор его забраковал. Клоп начал подумывать, не засесть ли ему за мемуары. Говорил, что это его шанс отплатить Гертруде Стайн за все те мерзости, которые она написала о нем в своей чертовой «Автобиографии Алисы Б. Токлас». Но эта идея даже для Хемингуэя была слишком претенциозной, и в любом случае он был еще не так стар, а мемуарами грозил заняться, только когда не мог найти источник вдохновения для написания чего-нибудь другого.

В то лето Эрнест словно бы спрятался в нору, из которой я, как ни старалась, не могла его вытащить, он только зарывался глубже.

Он жаловался на то, что каждый заработанный им цент уходит кому-то другому. Сходил с ума из-за грабительских налогов, которые вынужден был платить благодаря огромному успеху «Колокола». Даже собирался, чтобы снизить налоги, оставаться на Кубе до тех пор, пока не получит статус лица, не являющегося постоянным жителем Соединенных Штатов.