Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон

Мы с Эрнестом прибыли туда как журналисты, но по вечерам в субботу в отель съезжались поужинать и потанцевать все состоятельные люди Гонконга. А я безумно любила танцы.

Незадолго до отъезда из Штатов в нашей программе появился еще один пункт. Президент Рузвельт попросил нас внимательно присмотреться к китайской внутренней политике. Особенно его интересовали взаимоотношения между правительством Гоминьдана во главе с Чан Кайши и коммунистами Мао Цзэдуна, которые фактически контролировали север. Японцы уже захватили бо́льшую часть страны, и двум китайским группировкам следовало прекратить гражданскую войну и объединить свои силы в борьбе против внешнего врага. Таковы были условия помощи от Соединенных Штатов. Однако альянс китайцев, если он вообще когда-либо существовал, начал разваливаться. Ходили слухи, что Чан Кайши готов заключить перемирие с японцами, чтобы выиграть время и избавиться от Мао Цзэдуна.

— Я правильно понял: президент хочет, чтобы мы шпионили за нашими союзниками? — спросил Эрнест.

— Мы будем заниматься контрразведывательной деятельностью, Клоп, — ответила я. — Это звучит гораздо благороднее, чем банальный шпионаж.

Провести для нас инструктаж Рузвельт поручил министру финансов и генеральному директору «Раббер компани».

— Если не остановить японцев в Китае, — сказал нам промышленник, — они захватят мировые запасы каучука.

— Что плохо для вашего бизнеса, — вставил Эрнест.

— Нет резины — нет шин, — ответил гендиректор. — А если нет шин, то нет грузовиков и самолетов, нет способа защитить себя.

— Да уж, угроза серьезная, — согласился Хемингуэй.

Когда мы оторвали свои задницы от мягких моэмовских кресел, вышли из отеля и, прогуливаясь, пересекли границу района шикарных особняков, Гонконг оказался окруженной японцами помойкой со сколоченными из гнилых досок домами, где кишмя кишели китайские беженцы. Эрнесту всегда хорошо давались языки, а потому он буквально за несколько минут сумел договориться с рикшами, и мы смогли с комфортом проехать по ужасающе бедным городским районам. Здесь были и бордели, и заведения, где на деньги играли в маджонг, и спящие на тротуаре бездомные. В опиумных притонах китайцы платили десять центов за одну порцию наркотика и место на двухъярусных жестких койках — это дешевле, чем еда, а заодно и голод притупляет. Повсюду смердело нечистотами, которые убирали старухи. Как только начиналась воздушная тревога, выключали свет, а старухи бросали свои корзины и разбегались. Но тяжелее всего было смотреть на детей. Это всегда тяжело.

Двенадцатилетний мальчик обходил койки в притонах в поисках отключившегося клиента. Девочка, которой с виду не было и девяти лет, с наполовину обожженным лицом (даже думать не хотелось, как это случилось), вырезала шарики внутри шара из слоновой кости: три месяца на то, чтобы сделать один маленький сувенир, которому суждено остаться забытым на заднем сиденье в такси на другом конце земного шара.

Эрнест заявил, что не стоит подходить к чужой жизни со своими мерками: напрасно я думаю, будто китайцы видят мир таким же, как и я, а то, что портит мне настроение, непременно должно огорчать и их тоже.

— Если все так плохо, как ты думаешь, — сказал он, — почему они до сих пор себя не поубивали? Они рожают детей, Муки. Они каждый вечер взрывают петарды.

В петардах Эрнест был большой специалист, он и сам взрывал их в нашем номере, пока я не положила этому конец, решительно стукнув кулаком по столу. Он напивался в холле отеля в развеселой компании, куда входили британские офицеры, китайские генералы и миллионеры и один сумасшедший австралиец, и травил с ними байки. Охотился на фазанов. Делал ставки на лошадей на ипподроме Хэппи-Вэлли. И при этом не имел при себе никакого оружия: спокойно расхаживал повсюду в твидовом пиджаке с глубоким внутренним карманом и хитрыми пуговицами, которые, как он утверждал, были самой надежной защитой от карманников.

Ну а я полетела в Лашо, это город в конце Тайско-Бирманской железной дороги, которую построили британцы, чтобы поставлять припасы китайской армии. Документов на въезд в Китай у меня еще не было, но имелся билет на самолет, и этого оказалось достаточно. Вылетели в четыре утра при плохой видимости, чтобы не попасться на глаза японским солдатам, которые с огромным удовольствием прицелились бы в принадлежащий Китайской национальной авиационной корпорации маленький «Дуглас DC-2» с брезентовыми сиденьями и негерметичным салоном. Летели мы шестнадцать часов: две с половиной тысячи километров на высоте, где можно было окоченеть, без нормальных навигационных приборов, да еще град так стучал по крыльям, что некоторых пассажиров начало тошнить. Пилот, молодой парень из Индианы, большой любитель каламбуров, открывал свое окно, чтобы посмотреть, с какой скоростью мы летим, и, чтобы скоротать время, рассказал мне, что в октябре японцы сбили точно такой же самолет, как наш. Они тогда убили пилота, девять из четырнадцати пассажиров и двадцатипятилетнюю стюардессу, которая через два дня должна была выйти замуж.

Чтобы совершить посадку в Чунцине, летчик должен был ориентироваться на сигнальные шашки вдоль взлетно-посадочной полосы, но туман оказался таким густым, что его можно было подать в Белом доме в качестве супа и получить хвалебные отзывы от шеф-повара. В Чунцине быстро позавтракали и отправились дальше, в Лашо. Погода, пока мы летели вдоль ущелья Бирманской дороги, была такой мерзкой, что у меня начали судорожно подергиваться руки, а голова была словно ватой набита. Я призналась пилоту, что могу ни с того ни с сего расплакаться.

— Это из-за нехватки кислорода на такой высоте, — объяснил он. — Если опущусь ниже, нисходящие потоки воздуха затянут нас в ущелье.

На следующее утро мы дождались сигнала, что японцы завершили утреннюю бомбежку, и отправились дальше через границу с Китаем в Куньмин. На этот раз летели низко над Бирманской дорогой. Куньмин, большой, обнесенный стеной город, был разбомблен до такой степени, что это зрелище могло потрясти даже того, кто был свидетелем артобстрелов Мадрида. Когда мы приехали, местные жители тушили пожары: выстроились в цепочку длиной около полутора километров и передавали ведра с водой. Женщины с деформированными ступнями ковыляли за своими детьми или рылись в грудах обломков, которые когда-то были их жилищем.

Через три дня я вернулась в Гонконг. К этому времени в газетах уже писали, что Эрнест Хемингуэй и его новая жена приехали на остров с целью собрать материал для написания очередного романа. Мы гуляли по Гонконгу так, как будто именно этим и занимались, и радовались, что никто не мог заподозрить нас в сборе материала совершенно иного рода.

— Кому придет в голову поселить героев романа в месте, где так много плюют? — спросила я Эрнеста. — Неужели местные так плохо воспитаны?

На тротуарах, куда ни посмотри, повсюду были противные комки слизи, и их количество неуклонно увеличивалось.

— Причина в туберкулезе, — ответил Эрнест, а когда я с ужасом на него посмотрела, добавил: — Я думал, ты в курсе. Честно, Муки. Я думал, ты отлично со всем этим справляешься.