Горизонт в огне - Пьер Леметр

Жубер поднял руку.

Платформа молниеносно двинулась вперед, чем вызвала среди собравшихся возглас удивления. Она катила по рельсам с сумасшедшей скоростью, казалось, она вот-вот проломит заднюю стену мастерских. Затрещали вспышки. Цепи резко остановили платформу, пламя потухло, но реактивное движение было столь неудержимым, что все впали в оцепенение. Никто даже не пошевелился.

Только Робер почесал голову. Он частенько сталкивался с чем-то, чего не понимал, но на сей раз это было запредельно, что тут не сработало? Демонстрационный показ произвел глубокое впечатление на толпу, вскоре разразился гром аплодисментов и пронесся шквал улыбок, люди обменивались рукопожатиями, какое облегчение, поздравляли друг друга, мы правильно сделали, что занялись этим, ликующих членов коллектива окружили и поздравляли, в подобных обстоятельствах приглашенные чувствовали себя совсем незначительными.

Жубер принимал поздравления со скромным видом и, вытягивая руку, указывал на сотрудников. Затем он деликатно выступил вперед, аплодисменты стали вдвое громче, он перекинул через цепь одну ногу, затем другую и приблизился к двигателю. Он повернулся к фотографам, тихо, молчите, Жубер подождал, он подготовил сдержанное, решительное заявление, в непритязательной манере, которая подчеркнет его устремления.

В тот самый момент, когда репортеры уже поднимали свои фотоаппараты, кастрюля испустила резкий шипящий звук.

Жубер посмотрел на двигатель. Взрыв был таким сильным, что волна откинула его на метр и бросила на пол, где он так и остался сидеть, с наполовину обгоревшими бровями и волосами и широко раскрытым ртом, совершенно сбитый с толку.

Робер улыбнулся, ну вот, так-то лучше. Он не понимал, как эта штука смогла продержаться так долго при том количестве ртути, которое он ввалил в алюминиевую ванну… Но теперь все в порядке, он был доволен собой.

Затрещали вспышки фотокамер.

Эта фотография Гюстава Жубера, с открытым ртом сидящего на заднице перед своей чудесной моделью турбореактора, которая превратилась в лужу растопленного металла, стала огромной сенсацией в прессе.

Карикатуристы изображали Жубера то в виде трубочиста, полураздетого взрывной волной, то запущенным в воздух верхом на ракете, как в фильме Мельеса[41].

Охваченный таким унынием, какого он не испытывал еще никогда в жизни, Гюстав целое утро не выходил из спальни.

Никто не осмелился узнать, как у него дела.

А вдруг он умер? – подумала Леонс. Что тогда? Наследница ли она? Конечно, есть особняк, но, если муж был в долгах, не потребуют ли у нее погасить задолженность?

Прислуга уже искала себе новое место. Как видим, настроение у всех было не то чтобы очень.

Жубер отошел от окна, глянул на себя в висевшее над камином большое зеркало, подошел к нему и пережил болезненный момент. Эти щеки с пробивающейся щетиной, эти круги под глазами, эти беспокойные морщины в складках губ складывались в лицо, которого он не знал и которое его испугало. Он отвернулся.

В сущности, до сегодняшнего дня жизнь не была для него трудной. Он успешно выучился, сделал карьеру, изменил направление деятельности, ему даже удалось создать «Французское Возрождение», которое вызвало всеобщее восхищение, а его проект турбореактивного двигателя вызвал достаточно много завистливых и отрицательных комментариев, чем и подтвердил свою перспективность.

Бреясь, он искал в памяти множество примеров исторических личностей, которым удалось встать на ноги после ошеломительного поражения.

Ну вот, например, Блерио! Он находился далеко не в самом приятном положении, когда ему пришлось расстаться с Левавассером. Он даже переметнулся от Сциллы к Харибде, выбрав Робера Эно-Пелтри, что не помешало ему в 1909 году перелететь через Ла-Манш.

Однако он находил столько же примеров личностей, которые, после того как взлетели по вертикальной траектории в точности как он, вдруг рухнули вниз так, чтобы больше не подняться.

Ему никто не требовался, чтобы проанализировать положение. Положение человека, которому он как банкир не дал бы ни гроша. У которого он выкупил бы предприятие за один символический франк.

Поздним утром он спустился вниз, но никого не встретил.

Леонс, услышав его шаги, помчалась прильнуть ухом к двери, но не открыла ее.

Он хотел немного пройтись, собраться с мыслями. Он был подавлен, но в глубине души чувствовал нечто, что оказывало глухое противодействие его депрессивному порыву, в нем присутствовали две силы, боровшиеся между собой, Жубера раздирали глубокие противоречия. Погода стояла мягкая, сентябрь только начался, небо было чистое, красивого синего цвета, а воздух теплый. «Нет, это не мысли человека, который готов броситься в Сену», – сказал он себе.

Неудивительно, что сотрудники мастерских в воскресенье получили телеграмму, в которой всех обязывали в понедельник утром явиться на рабочие места.

На следующий день Саккетти объяснил Гюставу по телефону, что было бы уместным, чтобы тот уволился с должности председателя «Французского Возрождения».

– Это все временно, Гюстав, ты же знаешь. Время лечит, как говорил Сервантес. Ну, ты же понимаешь, в конце концов…

Жубер два дня провел у себя в кабинете, почти не выходя оттуда, Леонс приносила ему наверх кофе, посчитав это своей обязанностью.

– Спасибо, милочка, – говорил он, не поднимая головы от своих счетов.

«Милочка» не входило в его обычный словарный запас.

– Мы многое изменим.

Леонс остановилась в дверях. Ей бы хотелось поставить поднос, потому что в этом положении она была похожа на прислугу, но, по сути, она ею и являлась, о чем Жубер ей сейчас как раз и напомнил.

– Ах… – сказала она.

«Многое изменим», она сомневалась, что, чего бы это ни касалось, речь идет о деньгах. Мадлен была, возможно, права, посоветовав ей искать нового мужа.

– Я закрою предприятие, собственником которого являюсь, продам оборудование, откажусь от помещений в Клиши. Мы также продадим этот особняк. Все это составит полтора миллиона франков.