Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

бы хотел, чтобы все было по-другому? Не увиливай. Говори правду.

ЛИГОТТИ: Да, хотел бы. А что до правды… Как никто другой, я правдив с тобой. Порой правда звучит немного резко. Я проверяю границы правдоподобия в своих попытках донести до тебя некоторые тонкости кошмаров, которыми ты щедро одариваешь меня. Но чаще всего я сдерживаюсь, правда. Иначе читатели начинают закатывать глаза, пропускать страницы со снисходительным презрением, обмениваться взглядами в знак крайней скуки. Правдивые факты как таковые требуют слез и скрежета зубовного с рваными абзацами, криками отчаяния вместо пунктуации, кататоничного молчания в самый разгар правдивых признаний – эта работа на излом, уж будь уверен в том. Хотел бы я, чтобы было иначе… да вот только выбор мне не предназначен.

ТОММИ: Твоя поэзия разбивает мне сердце.

ЛИГОТТИ: Значит, пора перейти к прозе. Может, мне стоит извиниться за то, что я всерьез воспринимаю невыразимую злобность всего зримого и незримого?

ТОММИ: Ты путаешь мелодраму с серьезностью.

ЛИГОТТИ: Да, ну, это просто типа твое мнение, чувак.

ТОММИ: Вот, уже лучше. Развлекай публику, пусть себе смеются.

ЛИГОТТИ: Ты гораздо хуже меня, если смех на погосте для тебя – не парадокс.

ТОММИ: Вот как?

ЛИГОТТИ: Именно так. Ты поистине ужасен.

ТОММИ: Я что, слишком сильно на тебя надавил? Я всего лишь следовал правилам. Ты играешь свою роль, а я – свою, вот и все.

ЛИГОТТИ: Уже слишком поздно для этой чепухи, тебе не кажется? Ты меня славно помучил. Я не могу винить тебя за это. У тебя было не больше выбора в этом вопросе, чем у меня.

ТОММИ: О-о-о. Звучит так, будто ты меня раскусил.

ЛИГОТТИ: Ты думаешь? Тогда – занавес. Ты победил, и мне все равно.

ТОММИ: Подожди-ка, Лиготти. Есть еще кое-что. Мне трудно дышать. Лиготти? Меня так туго сжимают эти марионеточные нитки!

Интервью с Николя Ломбарди

ЛОМБАРДИ: По большей части ваши персонажи – маргиналы, изгои, которые не смогли вписаться в общество. Этот аспект ваших историй существенно повышает неуютное впечатление от них, – в конце концов, расстройства психики и темные закоулки разума не менее страшны, чем зомби и вампиры. Может, все дело в том, что ужасы и привидения – не во внешнем мире, а в наших головах?

ЛИГОТТИ: Когда меня спрашивают, какого рода литературу я пишу, я отвечаю – «сверхъестественные ужасы». Но это просто удобное клише. Слово «неуютность» мне куда более импонирует. Все жуткое, призрачное и паранормальное в моем творчестве – некий не вполне преднамеренный эффект; похоже, что-то такое прочно укоренилось в моей природе. По эмоциональному воздействию мои рассказы многие сравнивают со снами, но я не устаю напоминать, что в них ужас укоренен извне, он реален. Без аспекта внешней угрозы рассказ ужасов низкоэффективен. На мой взгляд, есть нечто страшное, нечто глубоко неправильное как в мире вокруг нас, так и в том, что у нас внутри, и я хочу показать, как в этот источник кошмаров впадают, питая и усиливая друг друга, два течения – реальное и парапсихическое. Справедливо, впрочем, будет сказать, что я почти никогда не использую в своих историях образы традиционных монстров. Даже в тех редких случаях, когда в моих рассказах вдруг появляется призрак или вампир, это будет отнюдь не привычная читателю ужасов ипостась, и ее цели будут отличаться от ожидаемых. В моем «вампирском» произведении «Утерянное искусство сумерек» главный герой не похож ни на одного другого литературного вампира. Его главная черта характера заключается в том, что он отвергает жизнь как вампиров, так и людей. Такое отношение отражает мое собственное пессимистическое мировоззрение. Цель вампира в этой истории – выразить тот тип ненависти к миру, который знаком читателям таких философов, как Артур Шопенгауэр и пессимисты девятнадцатого-двадцатого веков, а также придать воплощение бодлерианско-декадентской болезненной усталости от жизни. Думаю, ту же цель нередко ставили перед собой вдохновленные гением Эдгара Алана По писатели – Джордже Баковия в Румынии, Хагивара Сакутаро в Японии, Лавкрафт в Америке и многие другие.

ЛОМБАРДИ: Кажется, «странная проза» для вас – средство познакомить читателей с глубинным аспектом самих себя. Как вы думаете, в этом цель ужасных переживаний – как в жизни, так и в литературе? Ставят ли они нас перед зеркалом, которое показывает нам наше истинное «я»?

ЛИГОТТИ: Я не верю, что у человеческих существ есть истинное «я». Я согласен с вашим предположением, что мы – существа, чья природа определяется если не генетикой, то нашим опытом. Мой писательский интерес в принципе заключается в разрушении идеи истинного «я», а не в раскрытии того, чем «я» может быть для отдельного человека или для нашего вида в целом. В моем рассказе под названием «Маленькие человечки» последними словами рассказчика были: «кем или чем являюсь я сам?». Конечно, мы воспринимаем себя по-настоящему реальными, и может, оно и к лучшему. Но в этом также и наша трагедия: осознавать свои страдания и возможную кончину. Именно это сознание я воспринимаю как ужас реальности. В конечном счете более глубокое знание, которое открывают для себя мои герои, – это странная и ужасная природа самой жизни, которая может обернуться против человека в любой момент и погубить его. Я понимаю, что из всего мной здесь сказанного напрашивается вывод, что я сочиняю рассказы ради деморализации и угнетения читателя. Клянусь, нет более далекого от истины утверждения. Согласно моей философии, если история не в состоянии развлечь читателей, увлечь их персонажами и происшествиями, которые они сами никогда бы не смогли себе представить, значит, история – дрянь. Само собой, читателей привлекают писатели, которые передают эмоции и идеи, способные так или иначе вызвать отклик – зависящий от того, как читатель видит себя и мир. Лавкрафт – превосходный образец писателя в жанре ужасов, чьи истории призваны убедить читателей в том, что их жизни бессмысленны для безразличной вселенной, наполненной внеземными чудовищами. При этом он – один из самых читаемых и любимых авторов в истории жанра! Весь секрет в том, что его творчество – в равной степени очаровательное и пугающее. Именно такое сочетание удерживает читательский интерес и толкает к обдумыванию, если не к принятию, тех мрачных концепций, которые в реальной жизни свели бы человека с ума – так же, как и персонажа классической лавкрафтовской истории. Дело ведь не в том, что восприятие Лавкрафтом человеческого существования неверно и тем самым