Парадокс добродетели - Ричард Рэнгем

Поэтому более точный и развернутый термин звучал бы как-то так: “коалиционная проактивная агрессия с сильным перекосом сил в пользу агрессоров, дающим им уверенность в своей победе”. Учитывая громоздкость этого выражения, я буду говорить просто “коалиционная проактивная агрессия”.

Основная часть военного насилия обычно представлена коалиционной проактивной агрессией. В классическом варианте одна сторона совершает внезапное нападение на другую. Затем другая сторона наносит ответный удар, тоже внезапный. Обмен односторонними актами агрессии продолжается. Об эволюции войн мы поговорим в следующей главе.

На уровне отдельных политических образований поддержание гражданского общества тоже основано на коалиционной проактивной агрессии. Государства используют ее для борьбы с преступниками, террористами и политическими соперниками. Коалиции – топливо, дающее силу государству. Без этого топлива государство быстро превращается в хаос воинствующих группировок, как произошло с Ливией после смерти президента Каддафи в 2011 году, с Югославией после смерти президента Тито в 1980 году или с Восточным Конго после смерти президента Мобуту в 1997 году.

Проактивная агрессия играет важную роль в жизни человека, шимпанзе, волков и некоторых других видов. Но у многих видов животных она встречается редко или не встречается вовсе. Этим она и отличается от реактивной агрессии.

Представим, что мы отправились на прогулку по Национальному парку Кибале в Уганде. Нет ничего приятнее, чем остановиться на минутку в тропическом лесу, закрыть глаза и просто слушать. Почти в любое время дня там можно услышать щебет птиц и стрекот насекомых, настойчивую песню кукушек и бородаток и, если повезет, карканье птиц-носорогов, ворчание колобусов, а иногда даже уханье шимпанзе. С наступлением ночи эти звуки сменяются голосами лягушек, летучих мышей и козодоев, создающими фон для цикад, галаго и сов. Мир кажется полным покоя. “В такую ночь, / Когда лобзал деревья нежный ветер, / Не шелестя листвой…”8[11].

О святая невинность! Голоса тропического леса несут покой только тем, кто еще не научился их понимать. Эти успокаивающие звуки в основном составляют крики самцов. Большинство криков сигнализируют о типично мужских занятиях: демонстрации своих достоинств, защите территории, запугивании соседей, призыве союзников и привлечении самок. Они сообщают о яркости, боеспособности и готовности к агрессии. Может, они и действуют расслабляюще на человека, прогуливающегося по лесу, но животные, которые их издают, отнюдь не расслаблены. Они полны тестостерона, крикливы, грубы и нахальны. “Лобзание нежного ветра” наполнено реактивной агрессией.

Однако почти ни одному из этих голосистых видов не свойственна проактивная агрессия.

Проактивная агрессия настолько редка у животных, что одно время бытовало представление, будто ее нет ни у кого, кроме человека. В своей знаменитой книге “Об агрессии”, вышедшей на английском языке в 1966 году, Конрад Лоренц утверждал, что эволюция не позволяет животным умышленно убивать друг друга. Он писал, что волк, побежденный в драке, ложится на спину и подставляет противнику незащищенную шею. И это ингибирует дальнейшую агрессию со стороны победителя. Лоренц полагал, что поведение волков отражает общие принципы эволюции насилия. Естественный отбор, по его мнению, формирует запрет на убийство представителей своего вида. Люди же убивают друг друга так часто потому, что оружие позволяет им совершать убийства на расстоянии. Вооруженный человек, таким образом, не замечает ингибирующих сигналов подчинения. По мысли Лоренца, предумышленные убийства, которые совершают люди, являются печальным следствием технологического прогресса9. В этом есть доля истины. Безусловно, послать отравленные шоколадные конфеты по почте гораздо проще, чем собственноручно передать их жертве, а сбросить бомбу с самолета приятнее, чем застрелить молящего о пощаде человека.

Но затем ученые стали внимательнее наблюдать за дикими животными. И оказалось, что выводы Лоренца не соответствуют действительности: проактивные убийства представителей своего вида совершают не только люди.

Проактивная агрессия среди других животных проявляется, например, в контексте инфантицида, или преднамеренного убийства детеныша взрослой особью. Инфантицид совершают как самцы, так и самки – правда, с разными репродуктивными последствиями. Среди приматов он был впервые описан у диких обезьян – индийских серых лангуров – вскоре после выхода “Об агрессии” Лоренца. За серыми лангурами легко наблюдать в природе, потому что они обитают в относительно открытой местности, живут большими группами и много времени проводят на земле. В группе обычно много самок (более десяти) и только один половозрелый самец. Этот самец завоевывает свою позицию, иммигрировав из другой группы и свергнув предыдущего самца в схватке. Он сохраняет свое положение, защищаясь от других самцов, до тех пор, пока его не сместит следующий самец и ему не придется покинуть группу. В июле 1969 года приматолог С. М. Монот наблюдал за группой лангуров в полупустынной местности в Джодхпуре. Самец, недавно ставший альфой, сидел в одиночестве метрах в десяти от группы самок. Одна из них подошла к нему и стала искать у него в шерсти, но он не обратил на нее внимания. Его мысли были заняты другим.

Это была не трагическая случайность. Это было нападение с целью убийства.

Наблюдения, подобные этому, стали появляться все чаще, и в научном сообществе развязалась дискуссия о причинах инфантицида. На кону стояли ключевые вопросы. Некоторые ученые были убеждены, что человеческое насилие неадаптивно, и потому отказывались считать любое чрезмерное насилие естественным поведением, даже если речь шла об обезьянах. Согласно такой точке зрения, инфантицид – это неадаптивное патологическое поведение отдельных психически неустойчивых особей. Другие исследователи считали, что если инфантицид и имеет адаптивные преимущества, то они должны распространяться на всю группу в целом, а не только на самого убийцу. Например, убийство детеныша могло бы идти на пользу всей группе, сокращая ее численность и снижая конкуренцию за пищу. Эта концепция была довольно привлекательной в политическом смысле. Для борцов за социальную справедливость начала 1970-х годов, мечтавших подвести под свои политические идеи биологическую основу, она означала, что поведение человека сформировалось, чтобы приносить пользу всей группе.