Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дарья Александровна Дугина

Чтобы примирить эти две модели, — обе линейные, но совершенно по-разному устроенные, — Дарвин создал теорию эволюции, где от неживой материи происходит переход к формам жизни, которые по принципу естественного отбора и борьбы за выживание, развиваются вплоть до человека. Таким образом, прогресс в обществе является своего рода продолжением процесса эволюции видов.

Основатель социал-дарвинизма английский либеральный философ Герберт Спенсер[288]прямо продолжает Дарвина и предлагает рассматривать развитие общества и его стадии как продолжение борьбы за выживание. Так, между линейностью материального времени и общественным прогрессом устанавливается концептуальная связь.

Бергсон же критикует существовавшее до него понимание эволюционного процесса как развитие от простого к сложному. По его версии, эволюция не происходит единонаправленно, но представляет собой параллельные развития (здесь Бергсон прямо полемизирует с «эволюционной философией» Г. Спенсера).

Бергсон выступает с критикой механицизма и телеологии, отмечая во второй главе «Творческой эволюции», что характер эволюции абсолютно иной, чем серия приспособлений к обстоятельствам (например человек, считающийся вершиной эволюции, наименее всего остального заранее приспособлен к внешним обстоятельствам). Механицистские концепции не могут объяснить творчества, предполагая различные сочетания одних и тех же элементов на протяжении всей эволюции. Такие концепции не объясняют и возникновения качественно нового — прежде всего, качественно новых состояний живой материи. Механицистские концепции предлагают нам лишь комбинации изначально наличествующих элементов. Также слабой стороной механицизма является отсутствие движущей силы эволюции. Без этой силы системой всего живого, согласно второму закону термодинамики, овладела бы энтропия, и состояние организма стало бы примитивным, а в крайнем пределе — мертвым. Эту единую силу, которую Бергсон предлагает называть жизненным порывом (l’élan vital) или самой жизнью, механицистские учения полностью игнорируют. Бергсон спорит и с телеологическими концепциями, которые так же, как и механицистские, не способны объяснить возникновения нового (всякое новое уже заранее существует либо в идеальном пространстве, либо как некая функция жизненной силы, которую нео-витализм кладет в основу теории жизни).

Именно поэтому он обращается к такой категории как «сознание» или «сверх-сознание», в чем можно усмотреть отголоски монады Лейбница или телеологии Вольфа.

L’élan vital

Постепенно Бергсон создает собственную оригинальную концепцию эволюции. Ее движущей силой является жизненный порыв — l’élan vital — это сама жизнь, творческая, создающая, движущаяся. Жизнь, «жизненный порыв» есть стремление вперед, тенденция к творчеству, горение, сила, создающая в непредсказуемых эскизах все более и более сложные формы.

Жизненный порыв — это движение нелинейной рациональности, вырастающей из интенсивного движения живой материи.

Материя как таковая понимается как охлаждение этого горения, как отпавшие куски топлива при взлете ракеты, стремление к покою. И материя, и жизнь интерпретируются как два аспекта единого полета ракеты (жизненного порыва). При таком взлете отпавшие части образуют разные формы:

• неподвижные растения, не имеющие сознания,

• животные и

• человек.

Поскольку отличительном признаком сознания является движение, то насекомые «а-сознательны», животные обладают сознанием в слабой степени[289], человек — в максимальном выражении.

Но все это градации единого процесса — творческой эволюции. В творческой эволюции, Бергсон выделяет три типа познавательных способностей — инстинкт, интеллект, интуиция. Причем, в отличие от классических эволюционистских теорий, эти способности нелинейны и строго не иерархизированы: инстинкт стоит ближе к жизни, чем интеллект, но не может задаться вопросом о сущности жизни, проживая ее интенсивно, но не имея дистанции по отношению к ней.[290] Когда интеллект становится самим собой, он порождает особое измерение — на сей раз статичное и оторванное от самой стихии жизненного порыва. Это и порождает главную диалектику субъекта и объекта, являющуюся стержнем философии.

Инстинкт/интеллект/интуиция

Во второй главе «Творческой эволюции» при определении эволюционного движения Бергсон прибегает к образу гранаты, разорвавшейся на части.

«Развитие жизни было бы очень просто, и мы легко определили бы его направление, если бы оно шло по одному направлению, подобно ядру, выпущенному из пушки. Но в данном случае снаряд немедленно разрывается на куски, из которых каждый также разрывается на части, эти части снова разрываются, и так далее в течение долгого промежутка времени. Мы видим теперь только рассеянные движения последних мелких снарядов. Но постепенно поднимаясь от них к их источнику, мы дойдем до первоначального движения.»[291]

Интеллект мыслит в образах неподвижных тел, это некое эволюционное приспособление для работы с твердыми телами. В интеллекте происходит замена движения (жизни) неподвижностью, всякое становление мыслится как серия состояний, отбрасывающих творчество. Интеллект ясно представляет себе только прерывное, остановленное, неподвижное. Он строго расчленяет объект своего внимания и может воссоединить его в любую систему, устанавливая отношения. Функция интеллекта — поиск средств выхода из затруднений при любых обстоятельствах. Интеллект бывает как низший («хищничество»), так и высший (стремящийся к творчеству, на границе с интуицией, интуитивный интеллект). Но интеллект обладает одним очень серьезным недостатком: он неспособен постигать жизнь, движение. Бергсон формулирует различием между инстинктом и интеллектом так:

Существуют вещи, которые только интеллект способен искать, но которых он сам по себе никогда не найдет. Только инстинкт мог бы найти их, но он никогда не станет их искать.[292]

Бергсон также называет интеллект «естественным непониманием жизни».

Инстинкт в отличие от интеллекта обращен не к мертвой материи, но к жизни. Понимание инстинкта у Бергсона своеобразно: прежде всего при характеристике инстинкта Бергсон использует понятие симпатии. Предмет в инстинкте, будучи живым, движущимся, понимается, «схватывается» внутренне, непосредственно, иррационально. Инстинкт есть некоторая форма симпатии. Он развит в большей степени в мире насекомых. Инстинкт познает жизнь изнутри, не расчленяя мира, непрерывно. Однако у него есть и существенный минус перед интеллектом: инстинкт не способен принять дистанцию по отношению к жизни для того, чтобы спросить о ней. Инстинкт не способен поставить вопроса о природе жизни.

Бергсон вводит и третий вид познавательной способности — интуицию. Интеллект способен поставить вопрос о природе жизни, но он не способен дать ответ на него, будучи абсолютно дистанцированным от жизни. Но интеллект может преодолеть себя, став интуицией.

Интуиция является постижением жизни. В отличие от инстинкта, интуиция способна осознать саму себя, поставить вопрос о природе жизни, размышлять о своем предмете и расширять его бесконечно. Бергсон указывает:

«Интуиция, — т. е. инстинкт, который не имел бы практического интереса, был бы сознательным по отношению к себе, способным размышлять о своем объекте и бесконечно расширять его, такой инстинкт ввел бы нас в самые недра жизни.»[293]

Именно в интуиции мы познаем жизнь, жизненный порыв.

Интуитивное общество

Бергсон критикует классическую метафизику, вводя новую модель философствования, получившую название интуитивизма.

Классическая метафизика,