Крысиный король - Дмитрий Стахов

— Спасибо, Андрей Михайлович, — сказала она, улыбнулась, не разжимая губ.

— Пожалуйста, пожалуйста… Сейчас будет чай.

Она ненадолго скрылась в ванной, когда вышла, казалась еще бледнее, влажные короткие волосы блестели, кожаную безрукавку она оставила в прихожей, на черной майке оказалась эмблема — воин со щитом в левой руке, с поднятым мечом в правой. Ратный союз. Вновь он. Где-то она успела разжиться такой майкой. Не хранилась же майка в ее вещах на зоне, это вам не американский фильм, где, выходя на свободу, получают по списку все, вплоть до использованного десять лет назад презерватива. Чайник закипел, я выключил газ.

— Все не можешь успокоиться? — спросил я, заливая кипяток в заварочный чайник. — Тебя же только что освободили…

— Вы о чем? А, майка… Сестра выкинула мои вещи, родители умерли, она плодится в нашей квартире, вышла замуж за правоверного еврея, он хочет стать раввином, уже шестеро детей, они жили в Израиле, теперь его прислали сюда, он наставляет тех, кто хочет вернуться в лоно еврейства…

— И из вещей осталась только эта майка…

— Майка — только эта, еще старое платье, оно мне велико, фотографии, несколько книг. Сестра собрала все в ящик, выставила на балкон. Надеялась, умру на зоне…

…Одиночество к одиночеству, тоска к тоске. Она сидит на табурете. Плотно сдвинув колени, руки зажав между ними.

— А я выжила!

— С чем тебя и поздравляю. Сахар?

…Она чем-то отравилась. Примерно раз в четверть часа идет в туалет, спускается вода — думает, что шум наполняющегося бачка заглушит ее собственные звуки, — потом вода спускается еще раз, она заходит в ванную, подмывается, садится за кухонный стол, отпивает несколько глотков остывшего чаю, грызет сухари. Прокуренные, редкие зубы, татуировку сделала только что — бывший соратник — так и говорит «соратник», подчеркивает значимость этого состояния, их близость, — отсидев семь лет, ему дали меньше всех, открыл салон. Почему змея? — спрашиваю я, Ира отвечает, что так ее звали на зоне, это прозвище возникло сразу, в первые дни, поначалу очень раздражало, потом привыкла, потом даже забыла собственное имя — Змея так Змея, ползу, сворачиваюсь, жалю. Хотите посмотреть? — Как ты ужалишь? — Нет, татуировку.

Она встает и стягивает майку. Когда-то у нее были — я на это обратил внимание, — глядящие в стороны, запомнившиеся на долгие годы крепкие груди, тогда я подумал — Илье повезло с такой красивой, грудастой девушкой с длинными ногами и умными глазами, тогда она, как и сейчас, не носила бюстгальтер. Теперь она совсем плоская, сосцы маленькие, ярко-красные, кожа белая-белая, покрыта мурашками. Змея обвивает ее тело, закрывая пупок, живот, змеиный хвост уходит под ремешок черных джинсов, я жду, что она расстегнет ремешок, молнию, покажет, где заканчивается хвост. У меня появляется желание самому расстегнуть ремешок, содрать с нее джинсы и трусы, изнасиловать эту Иру, невзирая на ее понос, на то, что когда-то она была любовью моего любимого сына, именно изнасиловать, правда — я никого никогда не насиловал, как это делается, я не знаю, наверное, надо сначала избить, скрутить, обездвижить, тут неизвестно, кто кого обездвижит, но тем не менее желание это вызывает эрекцию, которой у меня не было уже очень давно, или эрекция вызывает желание, мы плачем потому, что нам грустно, или нам грустно, потому, что мы плачем, не важно, не важно, а Ира стоит передо мной, совершенно не стесняясь — кто я для нее, пустое место или свой? Кем должен быть настоящий насильник — близким человеком, человеком посторонним, далеким?

Она показывает на змеиные крупные чешуйки, на многих — рунические знаки, другие еще ими не покрыты, Ира говорит, что татуировка еще не закончена, что предстоит еще несколько сеансов, что по рунам можно прочитать нечто очень важное, смотрит на меня — мне так кажется, — с испугом и разочарованием, я не вдохновлен татуировкой, я сосредоточен на эрекции, на тех мыслях, которые она вызывает, на тех мыслях, которые вызывают эрекцию. Ира натягивает майку, садится, отпивает несколько глотков чаю, вновь идет в туалет. Там она сидит дольше, чем в предыдущие разы. Больше времени проводит и в ванной. Показав мне свое тощее, жилистое тело, она выстроила между нами стену, она предчувствовала, что у меня будет эрекция и желание ее изнасиловать, и таким образом давала мне понять — она не тот объект, что может вызывать у меня желание, но эрекция не проходит, в ее отсутствие становится только сильнее, вызывает болезненные ощущения.

Вернувшись, начинает говорить о несправедливости, о том, что им, ей и Илье, дали слишком много, испортили жизнь. О том, что они испортили жизнь другим людям, у некоторых жизнь отняли или способствовали отнятию, она, видимо, даже не задумывается. Я говорю, что у меня есть куриный бульон с вермишелью, что чашка бульона ей не повредит. Она кивает, я прошу ее достать из холодильника кастрюлю и поставить кастрюлю на плиту.

— Вы ездили к Илье? — спрашивает она, зажигая огонь.

— Нет, — отвечаю я. — Он не хочет меня видеть.

— Меня тоже, я справлялась. Разрешение на свидание начальник колонии дает, даже — на длительное, а Илюша…

Не хватает чтобы она заплакала. Мне не хватает только ее слез.

На самом деле я ездил к Илье. Последнее свидание устроил сын Зазвонова, молодой да ранний, референт, советник, который пошел со мной на прием к большому начальнику. До этого несколько лет свиданий не давали, у Ильи была масса нарушений, от отказа выйти на работу до драки — его объявили зачинщиком, — он получал взыскания за грубость по отношению к сотрудникам колонии, за использование мобильного телефона — кому он звонил? этой кобле? матери? какому-нибудь другу детства? — он сидел в штрафном изоляторе, мальчик, совсем мальчик.

Зазвоновский сын был в военной форме, нашивки, эмблемы, подполковничьи погоны. Когда успел? Красный ромбик, ломник, отличник, орденские планки. Большой начальник первым делом поинтересовался у него, как здоровье батюшки. Так и спросил. Батюшки! «Сносно!» — солидно ответил зазвоновский сын.

Насколько я знал, Зазвонов сидел на даче, под организованным сыночком домашним арестом, на звонки отвечал специально приставленный человек, который спрашивал Зазвонова-младшего — звонит такой-то такой-то, соединять? — соединяй! — отвечал сынок или — дай отбой! или — пошли на хуй! — и специальный человек в точности исполнял приказ. Меня соединяли. Я лишнего не говорил, скользких тем не касался — о здоровье, о внуках — у этих, потомков расстрельщиков, нынешних хозяев, сперма была крепка, их бабы с выпуклыми взглядами поросились как заведенные, — лишь иногда — о временных трудностях, о том, что неплохо бы поднять пенсию, на что Зазвонов-старший всегда отвечал, что ему-то поднимать не надо, у него пенсия нормальная, хватает, ему — хватает, да ему-то мало теперь надо, ну внучкам — как он меня доставал этими внучками! — что-нибудь, да массажистке подарить что-то — та разминала дряблые — мне так хотелось думать, что дряблые, — зазвоновские мускулы, да иногда, говоря, что, если узнают, она потеряет работу — да знали кому надо все и записывали их сеансы, уж Зазвонов-младший обязательно просматривал, — причитая — мол, какой вы шалун! — разряжала моего командира танка, а тот еще хвастался передо мной — ты представляешь, как я сегодня стрельнул! на плазменную панель попало, а она от кушетки метра полтора! не веришь? да я тебе говорю!