Корона скифа - Борис Климычев

Ночами он метался во сне. Однажды ему приснился покойный батюшка. Он сказал:

— Так-то ты выполняешь мою волю о наследниках? Я мечтал о потомках. Если бы ты вовремя женился, у меня теперь уж был бы внук! А лет через двадцать мой внук мог взять всё мое золото из подвала, построить дворцы. И что же? Ты всё медлишь.

— Но, батюшка, у меня вылез волос.

— Идём!

— Куда?

— К Верочке Оленевой!

— Вы и про неё знаете?

— Я всё про тебя знаю! Я же тебе говорил сквозь землю, разве же ты не слышал?

Он схватил Асинкрита за руку и увлек на улицу. Город спал, и только в двух-трех местах тускло маячили фонари. Сторожа на окраинах стучали в свои колотушки.

— Куда же, батюшка? Верочка теперь спит!

— Разбудим!

Они шли всё быстрее, потом отец вдруг исчез. Горин уже собирался шагнуть, но вдруг первый проблеск зари показал ему, что стоит он на краю скалы Боец. Одна нога Асинкрита уже повисла в воздухе!

Горин проснулся в холодном поту, долго не мог прийти в себя. Голова болела, все кости ныли. Он поплелся во двор, на лавочку. Сидел под черемухой, кашляя и сморкаясь.

Из соседнего сарая в щелку смотрел на него граф Разумовский. На коленях у графа сидела Палашка, он обнимал так крепко, как только мог, и в то же время философствовал, совмещая сразу два удовольствия.

— Всякую часть тела, которую тебе дал Бог, не держи в бездействии. Это для Бога оскорбительно. Он старался, создавая тебя, продумал всё до мелочей. И это безбожие: сидеть вот так на лавке без дела, как Асинкрит. Нет, будь ты старый и даже больной, если в состоянии хотя бы немного шевелиться, шевелись!

И если бы кто-то мог бы в это время заглянуть в сарай, он бы увидел, что Палашка вполне разделяет философские взгляды великолепного старца.

Город встретил оркестром и толпой первый пароход. Опять у биржи золотопромышленники выкликали желающих по контракту работать на дальних и ближних приисках. В кабаках и трактирах играли гармонии и шарманки.

Каждый день кони Моисея Гельмана волокли колесницы с жуткой поклажей в сторону Вознесенского кладбища. И когда кого-то зарывали в яме, или помещали в склеп, в каком-нибудь доме раздавался крик новорожденного. Это новый человек начинал свое длинное или же короткое шествие к смерти.

В то же самое время на трактах трубили в рожки кучера почтовых карет. В большом доме на Почтамтской деловито постукивал телеграфный ключ, соединяя Томск с Петербургом.

На скрытых томских "каштаках", на горах, вдали от строений, в лесах и колках полным ходом гнали вино. Топились там большие пароходные котлы фирмы Гулетта, доставленные из Тюмени. По змеевикам сочилась жидкость, готовая вспыхнуть, только поднеси к ней спичку. Ночами разлитое и опечатанное "акцызом" вино, везли тихие фуры к пристани. Отсюда "огненная вода" растекалась по всёй Великой Сибири, превращаясь в меха, золото, банковские и кредитные билеты.

Город жил. Он хранил бумаги о дне своего рождения и о родителях своих казаках-землепроходцах в ратуше и в губернском правлении. Так что город всегда мог вспомнить свое прошлое. Будущего он знать не мог, как не знают его и люди. Он мог лишь предполагать. Мечтать.

Город прихорашивался. Высаживал деревья, мостил улицы.

Груженные камнем и глиной телеги то и дело подъезжали к яме, в которую провалился вместе со всем добром дом Яшки Полторанина. Яма глотала камни, но уменьшалась медленно. Горожане заглядывали в неё, надеясь увидеть зверя коркодила. Но он им не показывался.

Огорченный городской голова Тецков ходил тут же, прикидывал, как быстрее и лучше и яму засыпать, и скелет мамонта восстановить, и упавшую чугунную Венеру поднять. Кричал на возчиков, на грузчиков.

Упрямые томичи всё же засыпали яму, и высадили по берегу Ушайского озера вербу, ивняки, чтобы укрепить берег.

В эти дни гуляний, пикников, не все томичи отдыхали. На заимке Зонтага-Брука день начинался рано. Матвея будила Алена Береговая. Он сразу шел к рукомойнику, лил воду на лысину, умывался. Затем Алена приносила ему на подносе в чашке дымящийся кофий. Матвей медленно выпивал его, закуривал сигару. Он готов был к новому дню.

Зонтаг-Брук спускался в подвальный этаж, отдавал распоряжения. Шел в конюшню, смотрел: все ли кони ухожены и здоровы. Конюх стоял при этом не дыша. Не дай бог, что-то хозяину не понравится.

Улаф просыпался часа на три позже. И Зонтаг-Брук приветствовал его, приглашал к завтраку. И почти всегда был к чаю торт, и обязательно — фигурный, собственноручно изготовленный Матвеем.

— Могу сказать, дорогой друг, что поземный ход уже приближается к заветной цели. Но мои люди заметили, что шпики негодяя Шершпинского что-то стали подозревать. Они нашего героя Севастополя пасут, я имею ввиду слежку. Вот почему я приказал сделать там запасной подземный ход.

Вечерком приедет Философ Александрович Горохов. Сделаем вылазку. Посмотрим. Согласны?

— Конечно! Но, признаюсь, ваше сообщение о шпионах Шершпинского меня обеспокоило.

— Не волнуйтесь, дорогой друг, мы сумеем обвести вокруг пальца этих

ищеек!

— О! Обмотать вокруг пальца! Сколько всё же богат ваш русский язык! воскликнул Улаф Страленберг, — Я давно его изучаю, но в нем столько образов! Всё не изучить никогда. Для этого надо было бы родиться в России.

— Даже и рожденному в России никогда в жизни не постичь глубин этого языка! — сказал Зонтаг-Брук. — У великого народа и язык бывает великий.

Вы знаете, что народы так же рождаются и развиваются, как люди. Иной ребенок умирает в детстве или отрочестве, а иной вырастает. И судьба каждого человека, и каждого народа — разная.

Выпуклые глаза Зонтага-Брука оживились, он соскочил со своего стула, заложил руки за спину, и стал вразвалочку, мелкими шажками, ходить по столовой:

— Вы, конечно, читали Гомера. А знаете, кто он такой? Имя его по-гречески пишется — Хомерус. Вдумайтесь. Хомо — человек. Рус — русский!

О! Я был во всех крупных европейских городах. Во многих музеях и библиотеках изучал старинные манускрипты, папирусы и клинопись. Расшифровывал нерасшифрованное, проверял гипотезы.

Я расскажу о своих выводах. Вам первому поверяю я результаты своих исследований.

Это было в стране Арктиде, где на горе Меру под звездою Ур стоял Храм знаний человека. В столичном городе Арка жили мудрецы, владевшие знаниями, о которых теперь человечество может только мечтать. У них была священная русская книга Вед.

Расцвету знаний способствовал великолепный климат Арктиды. Там было тепло, но не жарко, теплые течения омывали материк. Обширные леса, где были кедры, и пальмы. В бескрайних полях работали умные машины, убирая хлеба, овощи, виноград. Причем, машинами этими никто не управлял.