Шестнадцать деревьев Соммы - Ларс Миттинг

– Что за Спейсайд-авеню? – спросил я.

Опустившись на колени, Гвен проглядела один документ, потом взяла следующий, а потом вернулась к предыдущему и прочитала его внимательнее.

– Проходам к линии фронта и окопам давались названия, как улицам, – рассеянно откликнулась она. – Чтобы управлять передвижениями по ним. Тысячам солдат требовалось найти дорогу на позиции.

И протянула мне еще одну справку.

«Левая рука оторвана между плечом и локтем. Руку принес сам и отказывался отдать. Остатки ампутированы военврачом».

Мы стали искать дальше. Вскоре Гвен попалась грязная и порванная военная карта осени 1916 года. В ее руках карта развернулась, и я вздрогнул, потому что вот так же в свое время развернулся передо мной томик «События года: 1971».

Река Анкр. Деревня Отюй. Заштрихованный участок на берегу реки. Лес Дэро. Четко обрисованы каждая возвышенность, каждая излучина реки, тропинки и поля. Пути продвижения, позиции неприятеля и санитарные пункты. Трасса под названием Спейсайд-авеню. Условные знаки и стрелки, нанесенные карандашом. Вероятно, их чертил капитан Уинтерфинч, пока ему не оторвало руку.

Там находилась позиция 324, на которой они сумели удержаться при помощи пулеметного огня. Где росли шестнадцать ореховых деревьев.

Постепенно война словно стерлась с карты, а моему взору открылась местность. Такая, какой она была без позиций артиллерии, в шестнадцатом веке, когда проросли ореховые деревья, и в 1971 году, когда туда приехали мои родители.

Ведь я же знал, где умерли мама с отцом. Но это была только точка в атласе. А здесь я ясно видел место, где это случилось, как на карте для ориентирования. На небольшом участке у кромки леса река делала изгиб и образовывала три большие запруды.

Должно быть, в одной из них они и утонули.

Во мне росло непривычное ощущение. Смесь ожидания и уверенности. Как когда я, поездив по дорогам с фотографией Хаф-Груни, сделанной дедушкой, спустился к воде и увидел, как постепенно все детали местности встают на место, словно совмещаются два одинаковых чертежа на кальке.

Воспоминание обретало очертания.

И постепенно это произошло, карта и мои воспоминания совпали. Дорожка, по которой мы шли. Запахи леса. Пение незнакомых птиц. Каждую из моих рук держит теплая рука. Одна из них больше – это рука отца. Кусты, через которые нужно пролезть. Колыхающаяся под ногами земля, трясина. Но это всё.

Убежал ли я от них тогда? Или мне просто хотелось помнить так, а не иначе?

Гвен не заметила, что я ушел в свои мысли. Что-то бормоча себе под нос, она рылась в архиве фирмы. Архив демонстрировал верность общества «Уинтерфинч» своим поставщикам. До самого 1929 года архивисты пользовались исключительно бледно-желтыми папками от «Стоунхиллз». Потом перешли на папки производства «Истлайт» с мраморными разводами и использовали их до 1967 года.

Но среди серых корешков 1943 года выделялась светло-желтая папка. Стоунхилловская папка с числом «1921» сзади. Случайно перескочившая на двадцать лет вперед.

Бумага, которую Гвен вскоре нашла, представляла собой написанный по-французски контракт. На листке – традиционная шапка компании «Уинтерфинч». «Suppliers of fine and exotic materials worldwide. Edinburgh – London – Rangoon – Georgetown – Takoradi»[60]. Договор был подписан в 1921 году и давал разрешение срубить «все наличные деревья» в лесу семьи Дэро в Отюе. Рядом с несгибаемой подписью Дункана Уинтерфинча читалось имя, компактно выписанное авторучкой с синими чернилами. Буквы низенькие и широкие. «Эдуар Дэро».

Этот мой прадедушка был истинным крестьянином. Ведь целью договора с Уинтерфинчем являлась не нажива, а приведение леса в порядок для дальнейшей эксплуатации.

Взамен за право срубить шестнадцать ореховых деревьев Уинтерфинч обязался оплатить работу частных саперов по расчистке участка от того, что оставалось после разминирования, выполненного властями. Землю следовало очистить от взрывчатых веществ и «узнаваемых частей тел» с целью посадки в будущем нового леса.

Но довольно скоро возникли проблемы. И те же давние разногласия вскоре всплыли на поверхность и между нами с Гвен, стоящими в архиве Квэркус-Холла спустя семьдесят лет. Мы начали подбирать слова. Следить за оговорками в словах собеседника, автоматически заняв противоположные стороны в этом деле.

– За срубленные деревья им причиталась кругленькая сумма, – сказала девушка. – Вероятно, достаточно для того, чтобы твоя семья выстроила на ферме новые дома.

– Что толку-то, – проворчал я, – раз контракт не был выполнен…

Дело в том, что среди бумаг оказался рапорт командира частной саперной команды. Всего за несколько дней погибли три человека. Местность была заболочена. Оборудование отказывало. Сплошные проблемы. То, что оружейник сказал об узоре древесины, «продолжавшем развиваться», лишь отчасти объясняло дело. Уинтерфинчу так и не удалось организовать разминирование леса.

Такое происходило не только в этом месте. Работы по расчистке земли от снарядов велись годами, и даже там, где было возможно использовать трактор и плуг, саперы гибли сотнями. Только к концу тридцатых годов Уинтерфинчу удалось набрать людей, готовых рисковать собой. Похоже, все они были алкоголиками и оборванцами, но договор эти люди не выполнили. Теперь среди снарядов пышно разросся подлесок и кустарник, и задача стала невыполнимой. Уинтерфинч написал письмо на завод «Рено» в надежде ускорить разработку новой «чудо-машины», бронированного трактора с молотильными цепами, которые вызывали бы детонацию снарядов, не подвергая опасности людей.

Но тут запротестовала комиссия по военным захоронениям. Они возражали против использования грубой техники на земле, в которой покоятся тысячи британских солдат. Либо разминировать лес вручную, либо уж оставить массовые захоронения как есть, за колючей проволокой.

Мы продолжили поиски. Быстро пролистали личный архив, медленнее – деловой. То и дело всплывали бумаги, подтверждавшие план Уинтерфинча, касающийся продажи древесины: опционный договор с Перди, поставщиком охотничьего оружия королевскому двору, o закупке тридцати заготовок лож на заоблачную сумму.

До сих пор Гвен казалась немного смущенной тем, как обошлись с моими французскими родственниками, ведь с ее стороны попадались лишь хладнокровные расчеты окупаемости.

Но тут ей попался листок, поставивший все с ног на голову. Письмо руководителю банка «Скоттиш уидоуз», основанного в качестве фонда помощи вдовам солдат, павших во время наполеоновских войн.

– Как я понимаю, «Скоттиш уидоуз» еще существует, – сказал я.

– Разумеется, – ответила Гвен. – У них и эмблема прежняя – вдова под вуалью, – только с годами она стала выглядеть менее печальной. Гораздо менее печальной.