История нового имени - Элена Ферранте

— Собирайтесь, мы уезжаем, — сказал он.

Нунция не сдержалась и сердито ткнула ему на разбитые хозяйкины вещи, заметив, что за них придется платить. На что Стефано, видимо хорошо запомнивший все, что Нунция наговорила ему прошлым вечером, и желавший, чтобы между ними установилась полная ясность, ответил, что всегда за все платил и намеревался так же поступать и в дальнейшем. «За этот дом, — устало сообщил он, — заплатил я. Я оплатил вам этот отдых. Все, чем вы, ваш муж и ваш сын владеете, оплачено мной. Поэтому не морочьте мне голову и собирайтесь».

Нунция замолкла и больше не раскрывала рта. Вскоре вышла Лила в светло-желтом платье с длинными рукавами и темных, как у кинозвезд, очках. С нами она не разговаривала. Она не промолвила ни слова ни по дороге в порт, ни на пароме, ни когда мы приехали в свой квартал. Вслед за мужем она поднялась в квартиру, даже не попрощавшись с нами.

Что касается меня, то я решила, что с этого дня буду жить своей жизнью, и так я и поступила. После возвращения в Неаполь я приказала себе не думать ни о ком, кроме себя. Я не искала встреч ни с Лилой, ни с Нино. Я молча выслушала упреки матери, которая обвиняла меня в том, что я прохлаждалась на Искье вместо того, чтобы заработать хоть немного денег для семьи. Отец, хоть и похвалил мой цветущий вид и золотистые от солнца волосы, поддакнул матери: «Ты уже взрослая. Пора и тебе заняться делом».

Он был прав. Деньги действительно были нужны позарез. Конечно, я могла бы пойти к Лиле и потребовать с нее обещанную компенсацию за то, что согласилась поехать с ней на Искью, но после того, как я решила больше с ней не общаться, а главное, после того, как Стефано при мне отчитал Нунцию (отчасти я восприняла его слова на свой счет), я воздержалась от этого шага. По этой же причине я исключила возможность того, чтобы она купила мне учебники, как в прошлом году. Как-то раз, когда я встретила Альфонсо, я попросила его передать моей подруге, что учебники я уже достала, и перешла к другой теме.

В середине августа я отправилась в книжный магазин на виа Меццоканноне. Поскольку я хорошо себя зарекомендовала, кроме того, пребывание на море самым благотворным образом сказалось на моей внешности, хозяин снова взял меня на работу. Правда, он поставил мне условие, что я не уволюсь после начала занятий, а проработаю, пока не схлынет спрос на учебники, хотя бы с обеда до вечера. Я согласилась. Отныне я целыми днями торчала в магазине, принимая школьных учителей, которые сумками притаскивали образцы учебников, бесплатно полученных от издательств, чтобы задешево их продать, и учеников, готовых еще дешевле загнать свои старые рассыпающиеся на глазах книги.

Я пережила неделю страха, потому что у меня не пришли месячные. Я боялась, что забеременела. Я приветливо улыбалась покупателям, но в душе у меня царил мрак. Я не спала ночами, но ни с кем не делилась своим отчаянием и ни у кого не спрашивала совета, что делать. Наконец настал день, когда, пойдя в грязный туалет магазина, я обнаружила на трусах кровь. Это был один из редких в тот период моментов, когда я испытала блаженство: кровь стала символом того, что следы вторжения Сарраторе в мое тело окончательно смыты.

В первых числах сентября я сообразила, что Нино, должно быть, уже вернулся с Искьи. Я со страхом — и с надеждой — думала о том, что он появится в книжном магазине, хотя бы для того, чтобы со мной поздороваться. Но он не показывался ни на пьяцца Меццоканноне, ни в нашем квартале. Лилу я видела всего пару раз, в воскресенье, когда они с мужем проезжали по улице на машине. Этих нескольких секунд хватило, чтобы меня снова охватила злость. Что изменилось в ее жизни? Она сохранила все, что у нее было до этого: машину, Стефано, квартиру с ванной, телефоном и телевизором, красивую одежду, достаток. Интересно, какие новые планы роятся у нее в голове? Я слишком хорошо ее знала, чтобы допустить, что она откажется от Нино, даже если Нино откажется от нее. Но я гнала подобные мысли прочь, заставляя себя держать данное себе обещание: жить своей жизнью, без Лилы и Нино, и не страдать от их отсутствия. Я приучала себя к дисциплине и тренировалась в искусстве ни на что не реагировать. Я свела к минимуму любое проявление чувств: если хозяин распускал руки, я отталкивала его, но не выражала негодования; если покупатели вели себя по-хамски, я принуждала себя к вежливости; я даже с матерью больше не препиралась. Каждый день я повторяла себе: я такая, какая есть, и должна с этим смириться; я родилась в этом городе, в этом квартале, в этой нищей семье; я даю, что могу, и беру, что дают; я вынесу все, что мне суждено вынести.

Начались занятия. Только войдя первого октября в класс, я осознала, что этот учебный год — последний, что мне уже восемнадцать и что время учебы, в моем случае чудом затянувшееся, подходит к концу. Ну что ж, оно и к лучшему. Мы с Альфонсо часто говорили о том, чем будем заниматься после школы. У него на этот счет ясности было не больше, чем у меня. «Может, пройдем по конкурсу?» — как-то предположил Альфонсо, но ни он, ни я толком не знали, что это за конкурс. Все вокруг твердили: участвовать в конкурсе, победить в конкурсе, но что конкретно это означало, оставалось смутным. Может, надо сдавать письменный экзамен? Или устный? И что получает победитель? Зарплату?

Альфонсо признался мне, что, если выиграет хоть какой-нибудь конкурс, сразу женится.

— На Маризе?

— Конечно.

Несколько раз я пыталась осторожно расспросить его о Нино, но он был о нем не лучшего мнения: они даже не здоровались. Он никогда не понимал, что я в нем нашла. Тощий, кожа да кости, какой-то кособокий… Не то что Мариза — вот она настоящая красавица. Правда, чтобы я не обиделась, он тут же добавлял: «Ты тоже очень красивая». Альфонсо любил красивых, а главное, ухоженных девушек. Он и сам следил за собой, от него всегда хорошо пахло, он покупал себе хорошую одежду и каждый день ходил в спортзал. Альфонсо говорил, что ему очень понравилось работать в магазине на пьяцца Мартири — не то что в колбасной лавке! Там не только можно, но и нужно было хорошо одеваться и говорить с покупателями — приличными и образованными людьми — на литературном итальянском языке. Даже склоняясь перед клиентом или клиенткой, примеряющими пару обуви, он не терял достоинства и воображал себя рыцарем из куртуазного романа! Жалко, что ему не позволили остаться в магазине.

— Но почему?

— Да так…

Поначалу он уходил от ответа, а я не особо настаивала. Но потом он рассказал, что Пинучча, пузо у которой разнесло, точно она проглотила мяч, теперь по большей части сидела дома, боясь перетрудиться, и было очевидно, что после рождения ребенка ей будет не до торговли. По идее, это открывало перед Альфонсо блестящие перспективы: братья Солара были им довольны и сам он нисколько не возражал, чтобы после школы поступить на работу в магазин. К сожалению, вздохнул он, это невозможно — и тут в разговоре всплыло имя Лилы. У меня тут же скрутило живот.

— А она-то тут при чем?

Так я узнала, что Лила, вернувшись с каникул, совершенно обезумела. Она по-прежнему не беременела — морские купания ничуть не помогли, — зато без конца закатывала истерики. Однажды перебила у себя на балконе все горшки с цветами. Она говорила, что идет в лавку, а сама, бросив Кармен одну, отправлялась гулять. Стефано, просыпаясь среди ночи, обнаруживал, что ее нет в постели: она бродила по дому, читала или что-то писала. Потом она вдруг успокоилась. Точнее сказать, ее страстное желание испортить Стефано жизнь обрело конкретные черты: она потребовала, чтобы Джильола перешла работать в новую лавку, а она занялась бы магазином на пьяцца Мартири.