Вавилонские младенцы - Морис Дантек

— Любыми. Впрочем, с высокой степенью вероятности, устранить девушку поручат именно вам. Подготовьте что-нибудь на этот случай. Заставьте Мари исчезнуть, я имею в виду: спрячьте где-нибудь, инсценируйте ее смерть, — после чего свяжитесь со мной.

— О, это проще пареной репы, особенно когда за вами повсюду следят парни из русской мафии.

— Придется постараться. Я же в кратчайшие сроки подготовлю спасательную операцию.

— Договорились, — съязвил Тороп. — Приведите сюда Первую гвардейскую армию.

Романенко сделал раздраженный жест:

— Возьмите с собой компьютер. Горский об этом узнает, но я сумею вас выгородить. Не забывайте каждый раз использовать для кодирования посланий те программы, которые я вам передал.

В динамиках снова стало тихо. Лишь слышалось потрескивание потоков цифровых данных. Тороп видел, что Романенко снова взвешивает все «за» и «против», прежде чем принять какое-то серьезное решение.

— Что ж, давайте подытожим, — сказал полковник. — Мы знаем, что Мари перевозит вирус, она — шизофреник и, вероятно, беременна.

— Так и есть, — вставил Тороп.

— Какой вывод вы можете из этого сделать?

— Что вы имеете в виду?

— Что, по-вашему, она перевозит?

Тороп пожал плечами:

— Какие-нибудь особые штаммы вируса. Разве не может быть так, что их внедрили ей в яичники, из-за чего и произошел сбой менструального цикла? Или она уже была беременна в момент операции, а это значит, что плод заражен…

— Нет, — сказал Романенко. — Вы ошибаетесь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ваши догадки ложны. Вы, что называется, слышите звон, да не знаете, где он. Она перевозит как раз то, что вы называете «плодом».

— Младенца?

Полковник рассмеялся:

— Если вам угодно, Тороп, называйте это так.

— А как это называете вы?

— Это зависит от вида существа, о котором идет речь.

Тороп нахмурился:

— И о каком же виде живых существ мы говорим?

— Именно это я и просил вас выяснить. А найти ответ вы могли бы с помощью информации о докторе Хатэвэе.

— Ваша правда, — сказал Тороп, сдаваясь. — Давайте колитесь.

Романенко мастерски взял очередную драматическую паузу, после чего холодно произнес прекрасно поставленным, низким голосом:

— Мы ищем генно-модифицированных существ, Тороп. Мы ищем монстров, будь они неладны.

Франц Робичек смотрел, как лицо Джо-Джейн движется на экране. На этот раз она воспользовалась монохромным гибридом Валентины Терешковой (первой женщины-космонавта) и Валери Соланас (боевитой лесбиянки, стрелявшей в Энди Уорхола в семидесятых годах[87]). Робичек знал, что бесполезно пытаться объяснить подобный выбор с помощью логики и искать в нем смысл, доступный человеческому восприятию. Это была всего лишь переходная форма, определенный облик личности машины. За считаные минуты дальнейшие метаморфозы, возможно, приведут к тому, что она станет похожа на мать Терезу, Иосифа Сталина или Вуди Аллена, а то и на нечто среднее между ними.

— Трансформация неминуемо произойдет. Можно предсказать событие огромного масштаба.

— Попытайтесь на этот раз прибегнуть к простому, понятному способу выражать свои мысли, — вздохнул Робичек.

Шум от работающих наноцепей усилился. Массивный черный шар размером с футбольный мяч, возвышавшийся над подставкой из полупрозрачного композитного полимера, издавал шуршание. Внутри этого цоколя серебрились миллионы прожилок, образующих сеть, которая питала органы восприятия и коммуникации, — белый ящик, специализированный компьютер, в значительной мере разработанный самим Робичеком. Электронное лицо изменялось, обретая черты какого-то незнакомого человека. Подвижный видеоэкран походил на плоский квадратный глаз циклопа-телевизора. Он глядел сразу во все стороны, вращаясь на конце суставчатого хобота из углеродного волокна, способного сохранять приданную ему форму.

— Поток ее данных чрезвычайно нестабилен. Можно сказать, что все вероятностные линии будущего сходятся к ней, как будто она уже мертва, никогда не рождалась и притом является матерью всех людей сразу.

У Робичека невольно вырвался своего рода крик души:

— Ты меня достала, Джо-Джейн.

Шум стал еще отчетливей. Изображение на экране принялось меняться в безумном ритме, обретая черты миллионов виртуальных лиц в секунду.

— Как же объяснить вам это по-другому, о люди! Ее движения настолько непредсказуемы, как будто она может умереть в каждую секунду и одновременно как будто она может достичь бессмертия. Она — вектор, стремящийся к бесконечности, предсказать предела которой никто не может по определению!

Робичек не сводил сурового взгляда с нестабильного лика машины.

— Оставьте поэзию в покое. Мне нужна информация, которую можно использовать.

Черный шар издал еле слышную разновидность цифрового шума, которая, как знал Робичек, была всего лишь естественным выражением смеха машины.

— Ничто из того, что касается Мари Зорн, нельзя назвать «пригодным к использованию». Вам это прекрасно известно.

Сигнал домашнего электронного оборудования не дал Робичеку закончить ругательство. Операционная система, управляющая «умным домом», послала буквенно-цифровое сообщение. На ближайшем к Робичеку экране появилось крошечное окно для видео-посланий. Внутри рамки показались две фигуры в потоках дождя.

— Вакс, открывай, — произнесла одна из фигур. — Это мы.

Робичек приказал операционной системе открыть входную дверь в помещение лаборатории и услышал, как с другой стороны перегородки, которая отделяла его комнату от огромного квадратного пространства, занимавшего всю северо-восточную часть этажа, раздалось пневматическое шипение шлюзовой камеры. Оно прозвучало так же громко, как соглашение по защите озонового слоя.

Робичек покинул терминал, подключенный к шару. Через большое окно, выходившее на реку Святого Лаврентия, было видно, как косые лучи садящегося солнца заставляют искриться поверхность уличного асфальта, глянцевую после прошедшего ливня.

Он почти не продвинулся вперед в решении своей задачи. Джо-Джейн была машиной, способной делать необыкновенные вещи, но человеческие беды и проблемы, казалось, иногда ускользали от ее понимания.

Робичек надеялся, что хотя бы девушки сумели найти что-либо пригодное к использованию.

Лучи закатного солнца падали на стенки вивариума, как будто впрыскивая туда зелено-оранжевую отраву, которая струилась по внутренней стороне стекла.