Прогулки с Хальсом - Карина Тихонова

Франс закрыл глаза. Вот он, город его детства. Повсюду на стенах домов расклеены плакаты с приказом всем жителям немедленно принять католичество. А тем, кто воспротивится воле испанского короля, была обещана мучительная казнь — сожжение на костре.

Облавы начинались ночью, всегда ночью. Почему испанские солдаты приходили под покровом темноты, Франс не знал. Наверное, потому, что ночью было гораздо страшнее, чем днем. С наступлением сумерек город замирал, погружался в тяжелое ожидание. Жители запирали двери своих домов на чугунные засовы, подпирали их тяжелой мебелью, но все было напрасно. Солдаты вышибали самодельные укрепления вместе с дверью, врывались в дома и уводили непокорных горожан. В ушах Франса до сих пор звучат грубые окрики испанской солдатни, вопли и женский плач, проклятия мужчин, звуки короткой бесполезной борьбы… Мать по ночам прятала сына за аккуратной поленницей дров в передней комнате, строго внушала сидеть тихо, что бы ни случилось. Франс дрожал в своем убежище всю ночь, а днем погружался в беспокойный рваный сон. Таким было его детство по милости испанского короля, и никуда от этого не денешься. Как это забыть?

Позже родители Франса услышали, что северные провинции Нидерландов объединились и низложили Филиппа Второго. Конечно, независимость пришлось отстаивать с оружием в руках, но это никого не испугало. Испанская армия терпела поражение за поражением, а на север устремлялись новые толпы беженцев, пополняя ряды сопротивления. Родители Франса решили уехать из пылающего кострами Антверпена в голландский город Харлем, где процветала богатая гильдия суконщиков. Однако добраться до свободных северных провинций было не так-то просто. Испанские солдаты выставляли на дорогах вооруженные посты, ловили беженцев и в лучшем случае отправляли их обратно. А в худшем — убивали беглецов и делили между собой их скудное имущество.

Хальсам повезло. Они сумели добраться до Харлема, но Франс не мог забыть этого опасного ночного путешествия. И как после этого обращаться к живописцу испанского короля? «Уважаемый сеньор»?.. «Почтенный дон»?.. К тому же их страны воюют между собой, пускай на чужой территории, но все равно об этом забывать нельзя.

Франс скомкал третий лист.

Дон Диего не виноват в ужасах войны. Вполне возможно, что он превосходный человек, как уверяет Ян. Главное, он прекрасный художник, и Франсу хотелось задать ему множество профессиональных вопросов. Но как только доходило до дела, душа разрывалась пополам, память и разум вступали в противоборство, и никто пока не одержал победу. Результатом этой борьбы была одна-единственная написанная строчка и клочки бумаги, валяющиеся по всей мастерской.

Франс отбросил гусиное перо и встал из-за стола. Ладно, пускай все остается как есть. Он всего лишь человек, следовательно, далек от совершенства. Возможно, со временем…

Франс не стал об этом больше думать. Подошел к окну, обхватил подбородок и внимательно посмотрел на две законченные картины.

Шут и цыганка. Славная парочка. Открытое добродушное лицо девушки Франс срисовал с угольного наброска без всяких изменений, но портрет шута неожиданно сильно изменился. К удивлению Франса, маска-лицо Пекельхаринга начала приобретать черты других лицедеев, которых он видел раньше. Странная получилась картина, но «что-то в ней есть», как говорил учитель, господин ван Мандер. «Думай о характере, Франс, — всегда советовал он ученику. — Думай о сути того, что ты изображаешь».

В последнее время Франс много думал о сути непростого искусства лицедейства. Шут — главная фигура балагана, человек, который говорит людям правду, какой бы неприятной она ни была. Это его обязанность и его право. Не случайно королевские шуты пользуются громадными привилегиями: им разрешено входить в покои повелителя, когда другим этого делать нельзя, и говорить, когда другие обязаны молчать. Но шут — это в своем роде король наоборот. Королю можно все, потому что он выше остальных, шуту можно почти все, потому что он ниже всех. Многие народы почитают смешных нищих дурачков, постоянно попадающих в трудное положение изза неумения врать. Именно оттуда, из народных сказок, берет начало великое искусство шутовства.

Кто же он, человек, изображенный на картине? Он все и никто, сложенный по кусочкам образ многоликого паяца. Может, он актер итальянского театра буфф, где герои действуют под масками насмешливого и злого Арлекина, грустного неудачника Пьеро и хорошенькой куклы Коломбины. А может, это герой веселой шекспировской пьесы, в которой шуту всегда отводится главная роль. Франс подозревал, что образ шута был особенно любим английским драматургом. Именно в глупые шутовские уста вкладывал он самые блестящие и остроумные реплики, именно шуты завязывали интригу пьесы и приводили ее к развязке. Одним словом, балаганный лицедей на картине был фигурой собирательной, и его девизом вполне могла служить знаменитая фраза шута из пьесы Кальдерона: «Я слеп, но освещаю тьму».

Внизу хлопнула дверь, послышался радостный визг детей. Неужели Дирк уже вернулся? Так быстро? Не может быть! Конечно, путь в Амстердам не бог весть какая даль, но все же Франс не ожидал такого скорого возвражения брата.

Франс вышел из мастерской. Дирка облепила малышня, Лисбет с Франсиной тщетно пытались оторвать детей от дяди, которого они обожали.

Несколько минут Франс с улыбкой наблюдал за братом. Вот кому сам Бог велел иметь многочисленное потомство! А Дирк до сих пор так и не женился. Похоже, старина Виллем сказал правду: брат никогда не начнет жить своей жизнью.

Дирк заметил Франса и опустил на пол младшую племянницу. Передал Лисбет и Франсине сумки с подарками, обнял брата.

— Как съездил? — спросил Франс.

— Отлично… — начал Дирк, но тут вмешалась Лисбет:

— Франс, дай ему немного передохнуть! Дирк, ты очень голоден?

Дирк отрицательно покачал головой.

— Спасибо, Лисбет, я перекусил по дороге. Мы с Франсом пообедаем позже, а сейчас мне нужно с ним поговорить. Вы пока разберите подарки. Там есть кое-что и для тебя, моя старая ворчунья, — сказал Дирк, обращаясь к Франсине.

Женщины увели расшалившихся детей, а братья поднялись в мастерскую.

— Рассказывай, — поторопил Франс.

Дирк сел на стул, закинул ногу на ногу.

— Значит, так, — начал он торжественно. — Власти Амстердама собираются заказать тебе портрет гильдии стрелков для городской ратуши. — Дирк остановился, ожидая изумленного восклицания или другого проявления радости, но лицо Франса осталось непроницаемым. — Ты не рад? — удивился Дирк. — Это огромная честь! Они готовы хорошо заплатить! Сначала речь шла о шестидесяти гульденах за фигуру, но я запросил семьдесят. Мы долго торговались и сошлись на… — Дирк оборвал себя, потому что Франс отошел к окну, повернулся к брату спиной и стал разглядывать улицу. — Да что с тобой? — не выдержал Дирк долгого молчания. — За этот заказ готовы сражаться лучшие художники страны!

Франс сунул руки в карманы и повернулся к брату.

— Видишь ли, меня не интересует эта работа, — сказал он мягко.