Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи

– А вы хотя бы знаете, что такое любить? – спросила она неожиданно ясным голосом, словно стремясь растоптать остатки собственных чувств и уважения к чувствам других, что в итоге и привело ее в темный проулок, где никто не придет на помощь.

– О да, любить – это приятно, – оскалился тот из парней, у которого в руке была бутылка.

Изора выхватила у него бутылку и стала жадно пить. Вспомнилось приятное ощущение опьянения, испытанное в вечер свадьбы Тома – иллюзия внутренней свободы, когда забываешь о робости, и все кажется забавным.

– Эй, не так быстро! Она крепкая! – хором закричали парни, когда она, запрокинув голову, снова прильнула губами к горлышку. – Или придется-таки расщедриться на поцелуй! Нет, на два – каждому!

Разбитого лица Изоры во мраке видно не было, иначе парни незамедлительно оставили бы ее в покое. А так – очень удобный случай. Отчего бы им не воспользоваться? Тот, что понаглее, обхватил девушку за талию. «А почему бы и нет? – не сопротивлялась Изора. – Хотя бы узнáю, чем женщина привязывает к себе мужчину, и наоборот! Для кого мне себя беречь? Будь что будет…»

Водка немного ее согрела, притупила чувства. Изора закрыла глаза, словно демонстрируя покорность. И вдруг ей показалось, что рядом мелькнул яркий свет. В следующее мгновение послышались шаги, а потом – жесткий приказ:

– Полиция! Немедленно прекратить!

Раздался громкий топот – поляки удирали со всех ног.

– Святые небеса! Изора? – не смог сдержать эмоций Жюстен Девер.

Инспектор направил на нее карманный фонарь. Следы мстительной ярости фермера Мийе на нежном личике девушки моментально бросились ему в глаза. Однако в своих предположениях относительно виновника случившегося Девер ошибся.

– Это они вас побили? – Он пришел в бешенство. – И я их упустил!

Ослепленная ярким светом, плохо соображая, где она и что происходит, Изора безучастно помотала головой.

– Как вы тут оказались – одна, в таком месте, да еще ночью?

В голосе инспектора звучало неподдельное беспокойство. Он выключил фонарик и взял девушку под руку.

– Я не знаю, куда идти, – призналась она. – Отец напился и побил меня. А я выпивала с этими парнями, но ничего плохого они мне не сделали. Меня выставили на улицу, инспектор, хотя правильнее будет сказать – вышвырнули из дома, потому что около фермы нет никаких улиц.

Изора едва ворочала языком, у нее подгибались колени. Негодуя и сочувствуя, Жюстен подхватил ее покрепче.

– Ваш отец… Вот по кому камера плачет! Но, увы, тюрьмы очень быстро переполнятся, если всех отцов, срывающих зло на детях, отправлять за решетку, – процедил он. – Идемте, Изора! Вы позволите угостить вас ужином в каком-нибудь месте, где вы сможете согреться?

Девушка только кивнула, удивляясь про себя, что кто-то о ней заботится. Девер, со своей стороны, поймал себя на том, что называет девушку по имени, – настолько он разволновался.

– Мадемуазель Мийе, прошу меня простить, я вел себя слишком фамильярно. Пойдемте, я отведу вас в Отель-де-Мин. У меня есть чем перекусить. Если кто-нибудь сейчас увидит вас со мной в ресторане, подумает, что я пытался силой выбить из вас показания!

– Что значит «выбить показания»?

– Это когда подозреваемого бьют, чтобы он в чем-то признался.

Изора не стала больше ни о чем спрашивать. Она мечтала оказаться в тишине и тепле, скинуть мокрые чулки и ботинки и поесть чего-нибудь горячего.

– Куда бы вы пошли, если бы мы не встретились? – почти ласково спросил полицейский.

– Я хотела попроситься на ночлег к священнику. Мсье кюре не отказался бы меня приютить. Кто-то же должен проявлять христианское милосердие!

* * *

Между тем в пяти метрах от отеля, в приземистом жилом доме, Гюстав Маро и Станислас Амброжи разговаривали о пустяках в присутствии юного Пьера, который недавно лишился ноги. На покрытом клеенкой столе стояла бутылка белого вина и три стакана.

Подросток примостился на потертой деревянной лавке, и лицо у него было бледное и озабоченное: у Гюстава должна быть веская причина для столь позднего визита. Мужчины работали теперь в одной бригаде и возможностей поговорить у них хватало и днем.

– Пйотр, ну-ка выйди минут на десять, – приказал отец. – Думаю, мсье Маро хочет поговорить с глазу на глаз.

– Пускай мальчик остается, Станислас! – разрешил углекоп. – Не думаю, что такие вещи надо скрывать от собственных детей. Раз уж Йоланта рассказала Тома о вашем пистолете, Пьер тоже имеет право знать.

– А если я не хочу? – взвился поляк. – Я у себя дома и буду поступать, как считаю нужным!

Пьер не шевельнулся, только смущенно опустил голову, а через минуту выпалил:

– Я знал, что у папы есть пистолет!

– Час от часу не легче! – рассердился Гюстав. – Беда в том, что твоя сестра в брачную ночь проболталась обо всем Тома, и теперь, если мы не решим что делать, нам всем грозят неприятности! Нас обвинят в том, что мы чинили препятствия правосудию, или в лжесвидетельстве. Я сделал для себя вывод, что оружие у вас украли. Это верно?

Станислас Амброжи вздохнул, налил всем вина и показал собеседнику на стакан.

– Не верю я полиции! – занервничал он. – Виноватого так и не нашли, поэтому сразу засадят меня за решетку! А пока я молчу, обвинить меня не в чем.

Гюстав в замешательстве начал наматывать круги по плохо освещенной комнате, бедная обстановка которой производила удручающее впечатление. Йоланта как могла постаралась украсить дом – один из старейших в Феморо, – но теперь к убогости добавился еще и беспорядок.

– Станислас, мы столько проработали вместе в забое, – заговорил гость. – Месяц назад мы разбирали плечом к плечу завал, чтобы вызволить своих сыновей – вашего мальчика и моего, помните? Вы должны хорошо меня изучить. Я желаю вам только добра. И я бы посоветовал рассказать о краже инспектору Деверу. Этот флик иногда иронизирует не к месту и бывает нарочито холоден в разговоре, но я уверен, что он – человек честный и умный. В ваших интересах рассказать все подробности дела!

– Но я не убивал Букара! – упрямился поляк. – Я не желаю идти в тюрьму, потому что не сделал ничего дурного.

– А кто сказал, что вас упекут в тюрьму? Если признаетесь, какой марки был пистолет, есть шанс, что вашу непричастность установят сразу же! Полицейские извлекли пулю – значит, известен и калибр, и модель огнестрельного оружия.

– А что, если бригадира застрелили из папиного пистолета? – разволновался Пьер. – Что, если его украли нарочно, чтобы убить Букара? И вообще, это моя вина!

– Нет, Пйотр, ты тут ни при чем! – прикрикнул на него отец.

– Не понимаю, о чем речь, – подал голос Гюстав.

– Папа купил пистолет ради меня, – признался мальчик. – Для лошадей… В сентябре старенький мерин Кашý сломал ногу, когда одна берлина отцепилась и наехала на него. Бедный, он упал на землю, и мужчинам пришлось его оттащить, чтобы не загромождал собой движение вагонеток. Много часов Кашу промучился, пока кого-то послали наверх за ружьем, чтобы его пристрелить. В итоге его все равно пришлось поднимать, и уже наверху… Я не мог смотреть на его мучения, меня вырвало. Запрягли другую лошадь, и она оттащила Кашу к подъемнику. Поломанная нога билась о стены, и я переживал оттого, что ему, должно быть, очень больно. Тогда я подумал о Датчанине, которого так люблю! Что, если и с ним однажды такое случится? И папа пообещал, что будет носить с собой пистолет и пристрелит беднягу сразу, как только понадобится.