Родина - Фернандо Арамбуру

– Пора.

И они поехали. Какие-нибудь проблемы, неувязки, затруднения? Никаких. Конечно, товарищи привыкли, что обычно Хосе Мари больше шутит и балагурит.

Кто-то из них по дороге:

– Ну что, дрожат поджилки-то?

– Знаешь, ты меня сейчас лучше не задевай.

Дальше ехали молча. Улица пустынная, машин практически нет, почти край города. Объект явился на одну-две минуты позже, чем обычно, то есть по сравнению со временем, указанным в ориентировке. Огромные усы, нос – все при нем, не спутаешь. Хозяин поднял жалюзи, не глядя по сторонам. Этот тип и думать не думает, что жить ему осталось минуту. Вошел в бар.

Если говорить честно, то у Хосе Мари, сидевшего рядом с водителем, бешено колотилось сердце. Еще по дороге он старался показать, что ладони у него спокойно лежат на коленях. Так нет же. Вскоре он вцепился в собственные ноги, чтобы побороть дрожь в руках. Сегодня он знает, что есть некие “до” и “после” – до и после первого убитого тобой человека, хотя, как он считает, многое зависит от твоего характера. Ведь если, к примеру, ты взрываешь ретранслятор или банковский офис – да, ты что-то разрушаешь, но такие вещи можно починить, восстановить. Человеческую жизнь – нет. Теперь он думает об этом спокойно. А тогда его волновало совсем другое. Что? Чтобы в нужный момент не подвели нервы. Он боялся показать себя перед товарищами слабаком, размазней или боялся, что по его вине акция сорвется.

Нет, лучше действовать, чем утюжить себе мозги. Он решительно вышел из машины – уверенный, что дрожь и бешеное сердцебиение остались там, внутри. Дверцу он до конца не закрыл. Пачо, сидевший за рулем, тоже. Сказать друг другу что-то, переглянуться? Зачем? У них все было спланировано, но тут яркий солнечный свет ударил им в лицо.

Хосе Мари увидел балконы с развешанным там бельем. Район-то не из богатых. Как странно, а? Думать о подобных вещах в момент, когда под курткой ты чувствуешь тяжесть браунинга. Одна сторона улицы выходила на гору. Внизу – шоссе. Плохое место. Чуть дальше играли дети, они бегали по участку, окруженному строительным мусором и густым кустарником. Что значит “чуть дальше”? Ну, метрах в ста – ста пятидесяти. Расстояние вполне приличное, к тому же дети были слишком заняты игрой, чтобы обратить внимание на двух парней, направлявшихся один за другим к бару. Сердце у Хосе Мари билось уже почти ровно. То же самое с ним происходило, когда он играл в гандбол. Как только судья давал свисток к началу матча, он сразу успокаивался, а вот нужное напряжение сохранялось.

Шагая по тротуару, он вдруг перестал слышать сзади шаги товарища. Прошел мимо подъезда с застекленной дверью и номером над ней. Каким именно номером? Разве вспомнишь через столько лет? Зато он отлично помнит: чтобы войти в бар, надо было подняться на две ступеньки. Или на три? Жалюзи хозяин поднял не до конца, но все-таки голову наклонять не пришлось. И Хосе Мари тотчас почувствовал запах застоявшегося табачного дыма, запах старого и плохо проветренного помещения. Секунда ушла на то, чтобы привыкнуть к полумраку. Хосе Мари чуть растерялся, не увидев объекта внутри. Помещение было не многим больше его нынешней камеры, хотя длиннее, и в другом конце находилась дверь, откуда неожиданно и появились нос и усы.

– Послушай, не мог бы ты немного обождать? Я еще не открылся.

Шею этого типа украшала цепь. Ее посеребренные звенья отражали слабый свет единственной зажженной сейчас лампы. Цепь спускалась по поросшей редкими волосами груди и пряталась под рубахой, поэтому Хосе Мари так и не узнал, что на ней висело. Если говорить точно, он впился взглядом в то место, как раз под горлом, которое располагалось между двумя сторонами цепи. Он приставил туда дуло браунинга, выстрелил и успел заметить вдруг появившееся кроваво-красное отверстие, прежде чем мужчина повалился на бок и, падая, обрушил табурет.

Раненый еще шевелился на полу. Еще смог сказать/пробормотать, пытаясь подняться, срывающимся голосом:

– Не стреляй. Возьми деньги.

Хосе Мари посчитал вызовом для себя то, что объект не умер на месте, к тому же он оскорбил его, приняв за грабителя. Жалобный стон, мучительные попытки приподняться. Хосе Мари убедил себя: тип хочет разжалобить его, показав, что он тоже человек. Нет уж, меня этим не проймешь. Он пробежал взглядом по ряду бутылок, по доске над полом, на которую посетители обычно ставят ноги. И вспомнил девиз инструктора: мы не убиваем, мы казним. Так что будьте предельно внимательны, действовать надо наверняка. Хосе Мари сделал шаг вперед и все так же спокойно еще несколькими выстрелами разнес хозяину бара голову.

Наконец наступила тишина. В двух шагах находился открытый кассовый аппарат. Я мог этим воспользоваться. Кто бы догадался? Но он не взял ничего. И это лишний раз доказывает (сказал он себе, выходя из бара), что мы ведем честную и справедливую борьбу.

Интересно, это им таксист такой лихой попался или только так и можно ездить по улицам Рима? Вдруг водитель резко просигналил и спугнул группу туристов, которые стояли прямо на проезжей части и, окружив плотным кольцом гида, рассматривали какое-то историческое здание. Господи, какие запутанные уличные лабиринты, сколько поворотов! Опустив окошко, таксист высунул руку и помахал юному красавцу, зазывавшему клиентов на террасу ресторана (навес, большие горшки с цветами). Им попадались куски мостовой, мощенные брусчаткой. Арансасу и Шавьер сидели на заднем сиденье, взявшись за руки, они то и дело переглядывались, словно советуясь, как следует себя вести в такой ситуации. Смеяться или кричать “спасите-помогите”?

Пара вышла у дверей гостиницы “Альберго дель Сенато”. Совсем рядом находился Пантеон со своими гранитными колоннами, перед ним стояла толпа неугомонных туристов, обвешанных фотоаппаратами; тут же ожидала пассажиров карета со скучающей лошадью и романтически сонным кучером, а в центре площади бил фонтан, сейчас окруженный подростками – школьниками? – с рюкзаками, желтыми платочками на шее и в кепках того же цвета.

Арансасу заплатила таксисту. У них был общий кошелек, оттуда она и достала деньги. Сколько-то там тысяч лир. Таксист с плутоватым лицом умчался – buona giornata[76] – так же стремительно, как и вез их сюда. И прежде чем они переступили порог отеля – чемоданонагруженные, глубоковдыхающие теплый полдневный воздух, – Арансасу тихонько сказала Шавьеру:

– Господом Богом клянусь, был момент, когда мне показалось, что таксист решил нас умыкнуть.

В ту пору Шавьер был совсем другим, по крайней мере в часы отдыха: ироничным, остроумным, веселым (хотя в больнице вел себя куда сдержаннее). Он ответил:

– И ты была недалека от истины. Этот тип ведь и вправду нас похитил. И даже умудрился получить выкуп.

Неужели и на самом деле из окна их комнаты будет видна Пьяцца-делла-Ротонда? Дудки! Им дали номер, даже отдаленно не похожий на тот, что изображался в рекламном буклете, который показывали в турагентстве. Просторный? Да. Чистый? Тоже да. Но окно выходило на мрачный внутренний двор. Напротив – почерневшая кирпичная стена с узкими оконцами. Зато присутствовала, по мнению Арансасу, одна поэтическая деталь: кот, свернувшийся клубочком на одном из подоконников. А чуть выше, у самого козырька крыши, героическое деревцо цеплялось за жизнь, пустив корни в какую-то щель.