Книга двух путей - Джоди Пиколт

– Знаешь, когда я был маленьким, мне тоже много чего хотелось. Но, видно, не судьба.

– Друзей? – Я бросаю на Уайетта сочувственный взгляд.

Он хлопает меня по плечу:

– Нет. Скорее… картофеля фри.

– Тебя в детстве не кормили картофелем фри?

– Не тем, что можно купить в «МакАвто». Мы ели просто жареную картошку. И я хотел получить на день рождения торт с разноцветными сахарными шариками в тесте.

– Торт-конфетти?

У Уайетта загораются глаза.

– Да. Я как-то видел такой в телешоу.

Не выдержав, я прыскаю со смеха:

– Неужели ты всерьез жалуешься на то, что у вас был свой повар?

– В чужом саду трава всегда зеленее, так? Но я и вправду считал, что детство прошло мимо, так как мне не дали попробовать покупного торта.

– Совсем забыла, что ты родился с серебряной ложкой во рту.

– Если хорошенько подумать, то мне ни разу не устроили нормального праздника. Мой день рождения приходился на учебный год. Пожалуй, один раз мама действительно прислала мне готовый торт. Из «Фортнум энд Мейсон». Но только потому, что она променяла посещение моей школы на поездку во Францию. – Уайетт пожимает плечами. – Вот в чем вся штука с одержимостью прошлым. Ты перестаешь замечать настоящее.

Он говорит беззаботно, слова растекаются капельками ртути, совсем как у меня, когда я не хочу, чтобы он вдумывался в мои ответы. Но даже если и так, в моем случае это скорее напоминание о том, кем на самом деле является Уайетт, а не о том, что он может предъявить миру.

– Теперь ты маркиз, – констатирую я. – Почему же ты не вернулся в Англию?

– Занимать должность директора программы университета из Лиги плюща, как оказывается, намного престижнее, чем быть несостоявшимся египтологом.

Мы молча смотрим на окрашенный лунным сиянием горизонт.

– А твой отец еще был жив, когда ты выбрал Йель?

– Да, был. – Выудив из кармана сотовый, Уайетт находит голосовую почту. – Отец позвонил и оставил сообщение. Скорее всего, он взял номер телефона у матери, поскольку прежде никогда мне не звонил. Я не ответил. И не потому, что был занят, а потому, что не знал, о чем говорить с этим человеком.

– А что он сказал?

– Без понятия. Я не стал слушать.

– Ты… что?

Уайетт переводит взгляд на светящийся зеленый экран телефона.

– Я не смог, – едва слышно произносит Уайетт. – Сперва боялся услышать, что стал для него разочарованием, а потом, когда отец умер, что, возможно, это не так.

Да, я знаю: когда умирает родитель, в тебе что-то меняется. Ты вроде продолжаешь жить прежней жизнью, делая вид, будто с тобой все в порядке, но это неправда. Только потеряв родителя, ты становишься актером в пьесе под названием «Жизнь».

Я протягиваю руку:

– Дай сюда телефон.

– Нет!

– Я прослушаю сообщение вместо тебя.

Уайетт делает большие глаза:

– Категорически нет!

– Почему? Или ты просто прикидываешься, чтобы я тебя пожалела? А на самом деле это всего-навсего сообщение из каирского ресторана с подтверждением резервации столика на восемь часов в пятницу.

Насупившись, Уайетт отдает мне телефон. Я нажимаю на «Паузу» и подношу телефон к уху.

Голос очень похож на голос Уайетта, только более глубокий и шероховатый, как старое дерево:

Я слышал, тебя можно поздравить.

Молчание.

Что ж…

Ты молодец.

Сынок.

Отец Уайетта мог произнести лишь последнее слово, и уже одного этого было бы более чем достаточно.

Я возвращаю телефон Уайетту:

– Твой отец не был разочарован в своем сыне. Верь мне.

Положив телефон в нагрудный карман рубашки, Уайетт нервно теребит пуговицу на манжете.

– А насколько не разочарован? По шкале от единицы до бесконечности.

– Если хочешь узнать правду, в один прекрасный день тебе придется самому послушать сообщение.

– Как это убого, да? Мне сорок три года, а я все еще хочу получить жалкие крохи одобрения. Теперь понятно, почему я столько лет находился под игом Дамфриса.

У меня перед глазами невольно встает профессор Дамфрис, кружащий в фокстроте жену.

– А он знал? Что болен?

– Скорее всего, да. Но поначалу ничего мне не говорил. Впрочем, трудно сказать, чем это объяснялось: то ли его скрытностью, то ли желанием убедиться в моей готовности принять из его рук бразды правления. Какая ирония судьбы! Все это время он сталкивал нас с тобой лбами, хотя в итоге, когда начал медленно умирать, ты наверняка обслужила бы его куда лучше.

– Тогда я еще не была доулой смерти, – уточняю я.

– Нет, – соглашается Уайетт. – Не была.

– Жаль, что я не знала. Я бы сказала ему, как много он для меня значил.

Уайетт поворачивается ко мне:

– Я пытался тебе сообщить.

– Ведь Дамфрис заболел только через несколько лет после моего отъезда.

– Но я писал тебе. Сперва каждый день. И все письма пришли обратно как недоставленные. В Нью-Хейвене я пытался связаться с тобой по электронной почте через сервер Йельского университета. Безрезультатно. После этого раз в год я просматривал социальные сети выпускников Йеля, чтобы проверить, передавали ли они тебе информацию. Страшное дело. Такое ощущение, будто Дон Макдауэлл вообще не существовало. Я понимаю, почему ты уехала. Но не понимаю, почему ты так и не вернулась.

Кровь отливает у меня от лица, вызывая головокружение. Из Египта обычная почта приходила в лучшем случае с задержкой. Но даже если письма и достигали Бостона, я тогда находилась в хосписе с мамой и была настолько поглощена ее болезнью, что мне было не до чего. Когда я переехала к Брайану, он терпеливо разбирал пластиковую корзину со счетами и рекламой, обращая внимание лишь на самое важное и выбрасывая все остальное. Были ли среди почты письма от Уайетта? А что, если Брайан выкинул их с умыслом?

К тому времени я уже была беременна. И все стало настолько хрупким – утрата, любовь, жизнь, – что Брайан мог намеренно избавиться от вещей, способных нарушить шаткое равновесие.

В горле стоит ком, и я с трудом сглатываю:

– Я не получала твоих писем.

Уайетт берет мою руку и переворачивает ладонью вверх, словно хиромант, способный определять по руке если не будущее, то хотя бы прошлое. Пальцы Уайетта исцарапанные, теплые, нежные.

– Я думал, ты меня избегаешь.

Помню, как я сидела с Уайеттом в аэропорту. Щетки дворников ходили по стеклу от Уайетта ко мне и обратно, словно биение сердца – одного на двоих. Помню, как я думала: «Мне пора выходить из пикапа», но продолжала сидеть неподвижно. Помню, как влетела в палату, – напряжение двадцати часов в пути достигло кульминации, когда я подбежала к постели матери. Помню, как, будучи в Бостоне, думала, что один из нас должен получить свой шанс добиться желаемого, и раз уж мне не судьба, то пусть это будет Уайетт.