Интенсивная терапия - Юлия Вертела

Позвонила тетя Валя, сестра мамина:

– Твоя мать всегда была в строю. Жизнь лежачего больного не для нее. Она проскакала свою жизнь, как воин – поле боя. Недаром и умерла в День защитника Отечества.

Тетя прислала пятьдесят тысяч на похороны. Для нас с братом это было спасение.

Получив деньги в сберкассе, двинулись по траурному маршруту: морг-кладбище-ритуальные услуги-часовня-снова морг... Снова кладбище.

В Питере продолжались снегопады. В городе закрыли несколько магазинов – крыши павильонов не выдерживали снежного навала.

Кладбище занесло по самые верхушки крестов. Даже трактора по аллеям не могли проехать. Тех, кого хоронили в середине кладбища, тащили к могилам на санках – как в блокаду.

Проваливаюсь в снег до подмышек и представляю, что будет с пенсионерами, которые придут проститься с мамой. Работники кладбища разводят руками – чистить дорожки не обязаны.

Спрашиваю:

– Лопаты у вас хотя бы есть?

– Ну вот одна имеется.

Маленькая и на одном гвозде закреплена.

Поехали в маркет. Оказалось, в этом году лопаты – самый ходовой товар в хозяйственных магазинах. Хорошую найти – проблема. Только китайский однораз.

Всей семьей чистили дорогу до места захоронения. Одна из трех лопат сломалась. Почему-то думала, что первой отлетит пластмассовая часть, а лопнуло древко.

Самым мучительным оказалось самое простое – собрать по списку вещи, которые наденут на маму в морге.

Перебираю в шкафу знакомые блузки, юбки. От них пахнет ее духами, ее телом.

С пиджаком долго не могла определиться. Держу в руках трикотажный серый, и тут – звонок от коллеги по кафедре:

– Юль, ты вещи выбрала?

– Пиджак не могу...

– Возьми серый трикотажный, ее любимый. Она в нем лекции читала.

– Да...

Трусики, колготки, полотенце, простыню, платочек в руку...

Вместо белого платочка на голову нашла новый шарфик, смутила надпись – «Пума». Все хорошо, только бы «пумы» не было заметно в гробу. Но, наверное, догадаются, как уложить красиво.

Я успела раньше всех зайти в часовню при морге и посмотреть на маму.

Она была настолько не похожа на себя живую – как будто хоронят другого человека...

Рядом с иконой Божьей Матери прямо посередине груди надпись «Пума». Перевернула шарфик другой стороной.

Больше никаких накладок.

Похороны были просветленными и благостными.

Много красного на белом. Розы охапками.

Приятно, когда незнакомые люди говорят о твоей маме, что она хороший работник и внесла достойный вклад в науку и педагогику. А друзья и близкие признаются, что всегда любили ее.

После поминок меня обнимали, целовали, советовали.

Совали в картонные коробки напитки и еду со столов.

За весь день я ни разу не заплакала.

Вернувшись домой, села на диван, тоска пригнула – до тошноты.

Рельсы отношений с мамой оборвались и разобраны. А мне сейчас так нужно проложить их дальше...

Начала доставать закуски из коробок и обратно раскладывать их по тарелкам.

А потом звонила и приглашала – тех, кто знал маму, и тех, кто не знал...

Хотелось, чтобы застолье продолжалось, чтобы никто не расходился, чтобы все говорили о ней, и пока они собраны во имя ее, она будто и не исчезает... Как будто бы мы, находящиеся за столом, можем каким-то образом общаться с ней посредством поедания пирожков и выпивания киселя. Во все это верилось и всего этого хотелось. Не хотелось оставаться одной.

Я подставляла табуреты, доставала и доставала тарелки, хотелось кормить и наливать. Мама любила застолья, любила людей. Пусть говорят о ней, вспоминают. Будут рядом...

...помню, Юлька, мы с твоим братом поймали в речке двух ершиков, принесли твоей маме, она почистила их и суп нам из двух рыбок сварила – не поленилась...

...красивая она была до старости и веселая, всего месяц назад на моем дне рождения отплясывала. Обрадовалась бы, увидев, как мы тут сидим...

...каждый день ее из окошка видела. В любую погоду – подтянутая, сумки с бумагами и книгами – на работу...

...на рынке с ней встретились, в руках полные сетки – говорит: внукам вкусненькое купила, прибегут ведь голодные...

– Юлька, я тоже долго мучился, не мог смириться. И знаешь, я разговариваю с мамой, как будто она где-то есть и меня слышит. Только так я смог успокоиться...

После этих слов прорвало шлюзы в сердце. Слезы обрушились из меня, как воды с потолка квартиры.

Вода лилась ручьями. Во всех комнатах. По всем углам. По всем пределам.

В Питере началась оттепель.

И вся громада остроконечных сосулек обернулась рыданиями...

I’ve loved, I’ve laughed and cried,

I’ve had my fill – my share of losing.

But now, as tears subside,

I find it all so amusing[4].

В день похорон матери расцвел бабушкин амариллис. Алый.

Оказалось, он распускается не только к радостным датам, но и к знаменательным... А знаменательные бывают – печальными. Это дополнило семейную легенду.

Если понимать интенсивность как яркость, силу и энергию, то мать прожила интенсивную жизнь.

Для меня же интенсивной терапией оказались дни маминой болезни и ухода: я вылечилась от детства, хоть и не стремилась к этому. Но смерть лечит не спрашивая – никто теперь не назовет меня дочкой, разве что по ошибке...

После похорон брат признался, что хотел бы забыть этот месяц маминого пребывания в больнице и помнить ее такой, какой она была до инсульта. На что я ответила, что этот месяц был частью ее пути. И мне не удастся его забыть.

Ночью моей подруге приснился сон:

– Вижу: на бульваре мама твоя – молодая, щеки розовые, радостная – словно свет от нее исходит. Идет тебе навстречу и машет рукой. Но вдруг останавливается, не доходя, и сворачивает.

И вы расходитесь каждый своей дорогой: мама своим путем, ты – своим...

...I did it my way.

Мне стало трудно писать. Наверно, это связано с бессвязностью моего внутреннего состояния. С уходом мамы какой-то важный этап жизни окончился, а новый не начался – хотя что такое новый? На самом деле жизнь течет все так же, просто мне кажется, что я выпала из нее. Но и это не совсем верно. Мне как раз хочется жить! Очень хочется. Просто одеться и идти – не разбирая дороги... Во мне такая мешанина чувств и переживаний, что сама путаюсь. Запутавшись, засыпаю.