Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова

Отдохнули они и пошли дальше по подземной дороге. Ерошка говорит: «Дорога долгая, надо б ее байками скрасить. Расскажи, отец, почему ты бросил меня?» — «Устал я очень, — говорит Симеон. — Трудное это было дело, тебя, охламона, воспитывать. Да еще купеческим занятиям мешало. Что теперь, не положить же всю жизнь на алтарь чадолюбия? А тогда добрые люди мне подсказали, что есть такое заведение, куда можно детей сдать аж до самого их взрослого возраста. Надо только подождать сколько-то лет, а потом уже можно забирать готового гражданина. И будет он тебе во всех делах помощником, верным другом и почтительным чадом. Сдал я тебя в заведение, внес денежку немалую, да потом еще каждый год почтой энную сумму пересылал. Пришел, когда тебе восемнадцать стукнуло, думал: сейчас заберу человека доброго да разумного… А заведение то сгорело до угольев и давно бурьяном поросло, и ни сына моего, ни единой живой души не видно. Обманули меня, вот так».

Шли они, шли, и такая их жажда разобрала — сил нет терпеть. А воды никакой не видно. Симеон просит Ерошку: «Сыграй на гармошке, сынок». — «Вроде колдунья не советовала», — тянет Ерошка. «Ерунда. Сыграй, сынок. Не спасемся, так развлечемся». Заиграл Ерошка на гармошке — и открылась в земляной стене дыра, а через нее — ход в пещеру больше царских палат. И висят в той пещере сталактиты, с одного вода капает, с другого морс течет, с третьего квас, а с пятого — вино шато латур.

Поспешил Симеон в пещеру, а за ним, цепью бренча, Ерошка ковыляет. «Отчего это мне идти трудней?» — думает Ерошка. Посмотрел вниз — а у него ноги по щиколотку стали фарфоровые. Блестит авантажно, и ботиночки лазоревые, да только идти боязно — а ну разобьешь? Напился Ерошка квасу, напился Симеон воды да потянулся к шато латуру. А тут из темного лаза подгорные тролли выскакивают — тьма тьмущая. Обступили они Симеона и Ерошку, завопили: «Ах, негодяи, как посмели вы без дозволения наши самолучшие сталактиты доить?» Схватили их и поволокли на суд к своему царю.

Сидит на сахарном троне царь троллей в короне из мокриц, сам толстый, бородавчатый, страшный. Посмотрел он на Симеона с Ерошкой и говорит: «За то, что вы в моих владениях без спроса хозяйничали, будет вам испытание. Сумеете над пропастью по иголке пройти — спасетесь. А нет — жалеть не стану». Поставили Симеона с Ерошкой перед иголкой без конца, через подземную пропасть перекинутой. Внизу пропасти течет река огня, и в той огненной реке тени плывут и пляшут. А другой край пропасти так далеко, что в тумане скрывается. Пошли Симеон с Ерошкой по иголочке. Один качнется — другой удерживает, хоть какая польза от цепи, их сковавшей. Идут, идут, застонал Симеон: «Не могу больше. Сыграй ты, Ерошка, на гармошке». Ерошка ершится, «не» да «не», неохота ему с фарфоровыми ногами ходить. Но Симеон не отступает: «Играй, неслух! Я упаду — тебя за собой утяну. Играй! Не спасемся, так развлечемся».

Заиграл Ерошка на губной гармошке — и тут же подломилась иголка стальная, и упал он вместе с Симеоном да с цепью в пропасть. Падает он, падает, глядит вниз — огненная река как была далеко, так и есть далеко, а вот ноги его до пояса фарфоровыми стали. «Эх, папаня, смотри, что со мной из-за твоей просьбишки стало». — «Ничего, — отвечает Симеон. — Так даже краше. Штанцы-то какие — синие, да с глазурью, да с кистями — прямо лакшари! А что в штанах фарфором звенит — так ведь звенит благозвучно!» Падали они, падали, все никак до низа упасть не могут, такая пропасть глубокая оказалась. Вдруг видят — летит змея с крыльями, дракон то есть, подлетает, спрашивает: «Не надо ли услужить? Не надо ли подвезти вас? Мне нетрудно, и плату возьму пустяшную». Согласились Симеон с Ерошкой, закинул их дракон на спину и повез. Довез до самого края пропасти и даже дальше, откуда светлый ход наверх, на белый свет ведет.

Слезли Симеон и Ерошка с дракона, говорят: «Благодарствуем». «Этого ма-ало будет, — облизнулся дракон. — А за службу возьму я с вас одно: плюну каждому на макушку». Ерошка поежился, но говорит: «Ладно, плюй». Разинул дракон пасть да плюнул огнем, у Ерошки все его рыжие волосы на макушке сгорели вплоть до лысины. Симеон чуть животик не надорвал, так это смешно вышло. «Теперь ты голову подставляй», — говорит дракон. «Нет! — возопил Симеон. — Разве я, Праведный Купец, могу с таким причесоном ходить? Импосибля! Играй на гармошке, сынок!» — «Нельзя мне!» — говорит Ерошка, но Симеон стоит на своем. «Ах ты, опять против отца идешь? — кричит. — Играй! А не спасемся, так развлечемся».

Заиграл Ерошка на гармошке в третий раз. Вмиг дракон лютый малой птахой обернулся и учирикал восвояси, а Ерошка от головы до пят фарфоровым сделался. «Ох ты! — Симеон воскликнул. — Сын у меня теперь — загляденье!» Обошел он вкруг фигуры фарфоровой, цветной да блестящей. «Еще б размер поудобней», — вздохнул Симеон. А Ерошка тут же уменьшился. «Вот спасибо, самое оно», — сказал Симеон Праведный Купец, положил фарфорового Ерошку в карман и направился к выходу, благо недалече было. Вылез он с подземной дороги на белый свет, ну а там вскорости и до дому добрался. Дома поставил Ерошку фарфорового на полку в лучшей комнате, с тех пор и стоит он там — Симеона радует, гостям взоры услаждает. А ведь был шельмой, хвастуном да разбойником, а теперь только сердце тихо стучит под фарфором — тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Юля открыла калитку. Степа с Яськой были во дворе: Соловей-младший спал в коляске, свесив правую руку и приоткрыв рот, а ее муж сидел рядом в пластиковом кресле и бормотал что-то себе под нос. «Тук-тук, тук-тук», — послышалось ей.

— Хей! А вот и я! — Юля взмахнула воображаемой шляпой с пером, ожидая, что Степа вскочит с радостными возгласами.

— М-м-м… Ого, — блекло ответил муж.

— Я отпросилась пораньше.

— Хор.

— Какой еще хор?

— В смысле это, хорошо. Угу.

— Освобождаю тебя от домашнего рабства! А? — Юля подняла бровь.

— Угу. Хор.

— Да-а… ладно, хор.

Выдвинув челюсть, Юля прошла мимо мужа в дом, чтобы переодеться. Из-за квадратных стеклышек сеней она еще раз взглянула на ссутулившегося мужа. Он обиделся на нее? За что?

Но ведь если подумать, было за что. За его бессонные ночи, за то, что она девять месяцев молчала и надеялась, что он телепатически поймет, как ей трудно, трудно, трудно, за то, как она без предупреждения взорвалась… неудивительно, после того, как он, дуболом, так долго не замечал, что она сейчас на стенку полезет от своего почти single parenting. Захотелось немедленно броситься Степе на шею и заорать искупительное: «Прости, я больше не буду! Я больше не буду молчать, я тебе сразу громко, русским языком объясню, если что не так!»

Она вышла во двор.

— Ты иди, ваяй свои коды, — сухо сказала Юля. — Я побуду с Ясей.

Она заглянула в коляску, поправила цветастый платок, которым был укрыт Ясечка.

— А? Да нет, — с отсутствующим видом ответил Степа. — Слушай, может, тебе это? Фьють! Ну, развеяться?

— В каком направлении мне развеяться? — начала закипать Юля.