Игра в куклы - Олег Кожин

– МАМА! – приложив ладони рупором ко рту, что есть силы крикнула она.

В этот раз Лена не стыдилась детского страха, мольбы о помощи. Она и была ребенком, нуждающимся в широкой родительской спине, за которой можно укрыться от любой опасности. Ей нужен был папа, чтобы загородил ее собой. Ей нужна была мама, чтобы обняла, защитив непробиваемым кольцом теплых рук.

– ПАПА! МЫ ЗДЕСЬ!

И стройный хоровод споткнулся. Забуксовал. Растерянно завертел головами. Наконец, остановился и распался, расцепил склеенные потом ладони. Мужчины и женщины, молодые и старые, тощие и тучные, высокие и коротышки – все они завертели, затрясли головами, словно пытаясь выбить из них эхо отчаянного крика.

Вчерашние игрушки вздрогнули, остолбенели, разрываемые двумя противоположными желаниями. Первым сдался спрут. Комично переваливаясь, он торопливо подполз к пожилой супружеской паре и обвил их скользкими щупальцами. Лена вздрогнула, представив, как хрустнут хрупкие кости, но вместо этого… спрут принялся утешающе гладить их по седым головам, поправлять очки на носу мужчины и платок на шее женщины.

Следом за ним, не выдержав, бросились остальные. Спешно, боясь опоздать, разбирали своих новых хозяев, увлекали их играми, пускались в пляс, тянули обратно в хоровод, в гипнотический транс, в оцепенение разума. И будто вновь раскрученное колесо завертелся было, закружился, набирая обороты, хоровод…

– МЫ ЗДЕСЬ! ЭЙ! МЫ ЗДЕСЬ! МАМА, ПАПА, МЫ ПРИШЛИ ЗА ВАМИ!

Теперь уже кричали все. Даже Славка очнулся и теперь прыгал и махал руками своим родителям. Вопли и улюлюканье остановили отлаженный механизм, как мелкий камешек, застрявший в шестернях. Засбоил ритм, заплелись ноги, кто-то упал в траву и, по-собачьи мотая головой, стоял на четвереньках. Люди сталкивались и разлетались по лужайке, как шары на бильярдном столе. Веселый летний праздник превратился в дикую и жутковатую фантасмагорию, полную марионеток с порванными нитями и сломанных аниматроников.

И тогда травяное чучело сделало шаг. Нетвердый, неумелый, но уже второй дался ему куда легче. Стелясь по траве, на ходу вплетающейся в зеленое тело, чучело протянуло руку куда-то в тяжелые от пыльцы цветы и выудило оттуда маленькую девочку, рыжую и угрюмую. Чучело прижало ее к животу, опутало стеблями, украсило лепестками – голубыми, белыми, и красными, и лиловыми, – пока не спрятало целиком за хрустким волокнистым панцирем. Остались только глаза, сплошь зрачки, похожие на проплешины от пожара.

Кукла в кукле. Дьявольская матрешка. Она скользила по дивному разнотравью, и ни следа былой неуверенности не осталось в ее движениях. С хищной кошачьей плавностью надвигалась она на детей, и рот на зеленом лице разрывала широкая, от уха до уха, улыбка, полная кривых, похожих на бледные корни, зубов.

Завопил Жан, посылая их маленькую армию в атаку. Нестройным клином мальчишки побежали навстречу травяной великанше. От волнения Славка забыл, что безоружен, и просто размахивал сжатыми кулаками. Обрубок хоккейной клюшки в руке Ярика отливал сталью. Травы и цветы услужливо ложились мальчишкам под ноги. Не бежала одна Лена.

Колдовским магнитом ее притянули черные глаза за путаной вязью зеленых стеблей. Она прикипела к ним, прилипла, как муха к меду, вплавилась пузырящимся оловом. Медленно-медленно, словно боясь вспугнуть, Лена шла к этим страшным, гипнотическим, наполненным горем глазам.

Отброшенный рукой-плетью, отлетел Славка. Рухнул на спину, суча ногами, как перевернутый жук. Пригибаясь и отскакивая, прыгал Жан, умело отсекая кривые пальцы. Из обрубков тек густой прозрачный сок, аромат давленой зелени носился над поляной, а новые пальцы отрастали с фантастической быстротой. Но главного Жан достиг: отвлек внимание на себя.

В футбольном подкате к долговязому чучелу прорвался Ярик. Ударил клюшкой… нет, не клюшкой – боевой секирой с витым серебристым орнаментом, бегущим по лезвию! Чавкнула зелень, полетели прозрачные брызги. Чучело покачнулось. Окрыленный, Ярик скакал вокруг, нанося удар за ударом. Жан свирепо кромсал корявые, непомерно длинные руки. С рыком в самую гущу боя бросился Славка, пальцами выдирая мясистые волокна из зеленого тела.

А Лена все шла, и шла, и шла… Руки и ноги чучела жили собственной жизнью, отбиваясь, атакуя и принимая удары. Но измученные глаза не отрываясь следили за Леной. Неторопливой Леной. Осторожной Леной. И мало-помалу в них разгорались неуверенность и… страх.

Чучело отбросило нападающих и заревело. Не пастью, не глоткой, а всем естеством своим, бесшумно и необратимо. Черный свет выплеснулся из его груди, полыхнул, разошелся сферой, поглощая поляну, кусты, высоченные сосны, словно кегли расшвыривая людей, погружая их во мрак.

Лена уперлась ногами в землю, спрятала лицо в предплечье. Она стояла дальше всех, и волна тьмы докатилась до нее ослабшей, и все равно пошатнула, чуть не сбила с ног. В опустившемся мраке метались перепуганные голоса, плач и скулеж. От мысли, что это взрослые мужчины и женщины рыдают как перепуганные дети, Лена похолодела.

Руки самостоятельно, без участия разума, крутанули корпус фонаря. Копье света воткнулось в темноту, едва ли сильно ей повредив. Стало видно, что тьма как субстанция носилась вокруг то ли черным ветром, то ли хлопьями пепла. Она залепляла глаза и стекло фонарика, кружила перед лицом, забиралась в легкие, сбивала дыхание. Она не отступала, лупила наотмашь, но и Лена шаг за шагом вдавливала себя в ее неподатливое призрачное тело. Проползала сквозь стылый кисель, цеплялась ногами за твердь, скрепляла сердце, подбадривала саму себя. Только голос, звучащий в голове, казался чужим. Добрым, но чужим.

«Давай, Леночка, давай! Эка невидаль – темнота! Нешто мы темноты не видели? Не убоись, Леночка, шагай! Шагай! Шагай!»

Лена шла, молясь об одном: не сбиться бы, не потеряться во мгле этой. Свистел в ушах злой ветер. Издалека, из иной Вселенной, доносился крик Ярика. Кажется, Ярика. Луч фонаря дрожал, трепетал, придушенный, продирался вместе с Леной вперед и вперед. Покуда не врезался в угловатый силуэт, сотканный из мрака. Луч ударился в него и переломился пополам, как копье незадачливого рыцаря на турнире. Фонарик испуганно моргнул и зажмурился навсегда. Но это уже не имело значения. Тьма вокруг силуэта сияла, и черный убийственный свет стекал с него водопадом. В центре угольками горели две точки. И хотя невозможно было разобрать ничего, кроме багровых всполохов, Лена чувствовала, как растет в этих глазах непонимание и страх.

Не зная, что будет делать, когда окажется с Куклой лицом к лицу, Лена тем не менее упрямо приближалась к источнику черного света. Испуганная, растерянная, наполовину ослепшая, она ощупывала воздух, но почему-то, различая на сетчатке отпечаток силуэта чучела, едва могла различить кончики своих пальцев. Кричали люди. Кто-то невидимый хохотал как сумасшедший. Тоскливо завывал волк.

Пальцы Лены коснулись жесткого травяного каркаса. Коснулись – и отдернулись в испуге. Клокоча горлом, чучело нависло над Леной, угрожающе раззявило пасть. Она этого даже не заметила. Все ее внимание тонуло в мечущихся зрачках спрятанной в травяной утробе рыжей девочки. Чучело занесло могучие лапы. И Лена атаковала тем единственным оружием, которое еще оставалось в ее арсенале, – она скользнула вплотную к телу, терпко пахнущему луговыми цветами, и…