Балканы. Окраины империй - Андрей Шарый

Правосубъектность Черногории вернули коммунисты-титовцы, провозгласив ее одной из шести республик южнославянской федерации, да еще добавили землицы: почти две сотни километров побережья с похожим очертаниями на взмахнувшую крыльями бабочку Которским заливом, самым большим на Адриатике. Приморский юг и горный север остаются двумя главными и совсем разными регионами страны — богатым и бедным, оптимистическим и депрессивным, перспективным и безнадежным. Побережье Montenegro — черногорское Monte Carlo, здесь появляются и расцветают отели, марины, спа, казино. Туризм и торговля развиваются на исторически новоприобретенном юге, а на севере жизнь словно замерла.

Жителям самой маленькой югославской республики после наступления социализма присвоили статус народа, и первая же перепись населения, 1948 года, выявила, что черногорцами, а не сербами считают себя 90 % населения. Со временем национальные чувства подзавяли: черногорцы составляют в Черногории чуть меньше половины, а таких, кто ощущает себя сербом, здесь примерно треть. Смешанная идентичность остается важной местной общественно-политической характеристикой, национальные цвета отличаются особой тонкостью оттенков. Бывает и так, поясняет моя приятельница Елена, что один из двух братьев считает себя сербом, а другой черногорцем[37]. Сама Елена, все семейные корни которой — на этой земле, с детства ощущала себя черногоркой, но во время последней переписи населения вдруг записалась сербкой: «Наверное, я устала от того, что сограждане с таким энтузиазмом по любому поводу машут государственными флагами».

Черногория была экономически отсталой, но важной для концепции югославизма федеративной единицей. Число выходцев из этой республики в партийном и государственном аппаратах СФРЮ, как и в Народной армии, заметно превышало черногорские 2,5 % от общей численности населения страны. В годы Второй мировой войны черногорцы сыграли важную роль в коммунистическом движении сопротивления. Парадом победителей в освобожденном от нацистов Белграде в конце октября 1944 года командовал 32-летний генерал-черногорец Пеко Дапчевич, верхом на белом коне; каждый четвертый партизанский боец, получивший звезду Народного героя Югославии, был родом из черных гор. Титовские времена многим жителям республики до сих пор представляются благословенными, сожаления о распаде Югославии в Черногории сильны, партизанская символика в моде, авторитет красного маршала высок. И понятно почему: слаборазвитым в экономическом и социальном отношениях территориям титовский социализм давал больше, чем тем республикам, которые делали решающие взносы в общий бюджет.

В союзе с Белградом Подгорица[38] состояла до 2006 года, но в конце концов и этот государственный брак был признан, как и все прочие в Югославии, неудачным. Началась третья — если считать княжества Дукля и Зета, если не забывать о юнацких усилиях Черноевичей и Петровичей-Негошей — эпоха госстроительства. Началась с размежевания: предмет «сербской язык» в школьной программе стал называться «родной язык», а еще через пятилетие превратился в «черногорский язык». Эти языки отличит друг от друга только чуткое ухо лингвиста или патриотически ориентированного политика, который нет-нет да и добавит в свои тексты одну из двух новых букв черногорского алфавита. Определенные фонетические различия наличествуют, некоторые способен уловить даже я, но существовали они и в то время, когда в Черногории изъяснялись на сербскохорватском. И так проявляется своеобразие демократии: кем себя считать, как называть язык, на котором говоришь, — вопрос произвольного выбора, нация определяет себя прежде всего через язык и субъективные ощущения единства.

Историки указывают, что начало «русскому культу», константе самостоятельной черногорской политики на протяжении двух с лишним столетий — всемерной оглядке и опоре на империю Романовых, положил первый из пришедших в своей сельской местности к духовной и светской власти Петровичей-Негошей. Молодой митрополит Данило проявил своеволие в отношениях с Османской империей: отказался сотрудничать с Печской патриархией, которой заправляли утверждавшиеся великим визирем греческие священники, и отправился за благословением на габсбургскую землю, где нашли убежище сербы из Косова и Рашки. Россия, по мере своего приближения к Балканам, выдвигалась в попечительницы Черногории. Помимо османских султанов и императоров Австрии на местные обстоятельства исстари влияла еще и Венеция, но общая с русскими вера и славянская солидарность в долгой игре оказались более крупными козырями.

Митрополит Данило установил связи с Россией и в 1711 году получил от Петра I грамоту с призывом к восстанию. Предание гласит, что Данило созвал племенной сбор, на котором обратился к пастве и подданным с яркой речью о кровном единстве и православных идеалах. Черногорская мина, однако, не сработала: армия султана подавила бунт, а поход русского царя через реку Прут, на другом фронте войны, окончился поражением. В невыгодном для России мирном договоре о южных славянах даже не упоминалось; османы сожгли Цетине, Данило нашел убежище у венецианцев. В 1715 году он посетил Петербург, где получил деньги, церковную утварь и полные святых книг сундуки, проторив этой дальней поездкой дорогу для всех своих преемников на кафедре митрополита и на черногорском престоле.

Данило I Негош. Иллюстрация из книги «Горный венец», изданной в Вене в 1847 году

В династии Петровичей я насчитал шестерых важных властителей. Почти все они правили подолгу, и каждый по-своему пытался избавить родные земли от бедности и лишений, сбросив иностранную зависимость. Каждый уповал на защиту России, и каждый такую поддержку, пускай иногда лишь моральную, получал. Если в Петербурге подозревали черногорских сербов в намерении сблизиться с Австрией или иными державами, случались размолвки. Но Романовы, грезившие о пришествии в Константинополь, в походе за русский горизонт опирались и на слабое черногорское плечо.

Сербы из Черногории получали в России образование да дивились богатству и тороватости далеких братьев; бойцы черногорской армии, когда она появилась, носили русские мундиры старых образцов и стреляли по врагам из русских ружей; черногорских княжичей иногда воспитывали русские генералы, княжон нет-нет да и выдавали замуж за родственников русского императора. Эти императоры, от Петра I до Екатерины II, от Александра I до Николая II, назначали для митрополита, монастыря в Цетине, черногорских князей и полуголодных черногорских краев в целом финансовые и вещевые субсидии. Упомяну, например, о щедрости Александра III, который повелел отсыпать зерна, на доходы от продажи которого в 1894 году близ Никшича построили длинный Царев мост через болотистую долину реки Зеты, в каждую из 19 опор замуровали по золотой монете. Романовы в политическом и духовном смыслах утверждали Петровичей-Негошей на престол. На северо-востоке Европы и на ее дальнем юго-востоке молились одному Господу, били в похожие колокола, говорили на близких языках, вместе ненавидели турок. Постепенно сварился миф о нерушимой дружбе русских и черногорцев, исполненный банальных исторических анекдотов и поговорок, которыми и теперь питается квасной патриотизм в обеих странах. Однако у этого мифа есть серьезная теоретическая основа, вырастающая из православной эсхатологии: Россию в общесербской традиции принято рассматривать как катехон, исторический субъект, препятствующий торжеству зла и приходу антихриста. Братство с русскими, будучи божественного характера, не ставится под вопрос.