Солнечное сплетение. Этюды истории преступлений и наказаний - Анатолий Манаков

На основании сохранившихся источников весьма трудно утверждать наверняка, как в действительности относились жители Древней Руси к собственной сексуальности. Церковные иерархи выставляли все, так или иначе связанное с плотским, совершенно несовместимым с православным целомудрием, порождением Сатаны, эротические сновидения – гнусным дьявольским наваждением.

Повышенная забота церкви о поддержании хотя бы видимости благонравия глубоко въедалась под кожу человека вместе с ханжеством. Считавшееся запретным в своем кругу дворянство таковым не считало в отношениях с крепостной челядью. Молодая поросль благородного звания, вся из православных до мозга костей, начинала свою половую жизнь обычно с крестьянок или служанок.

В свою очередь, крепостным мужикам часто приходилось надолго уходить из дома на отхожие промыслы. В итоге для многих семья становилась фикцией, а слабый пол понуждался к невольному воздержанию. Не отсюда ли возникла некая «эротическая замкнутость» русской женщины? Во всяком случае, так считали иноземцы.

«Стремясь связать всех прихожан не только общей верой, но и общими страхами, – подмечает уже в наше время историк Н. Пушкарева, – православные проповедники и находившиеся под их влиянием компиляторы летописных столбцов изначально выступали носителями репрессивной педагогики и дидактики, особенно в вопросах, связанных с эмоциями и частной, тем более интимной, жизнью людей. Правда, запреты на совершение каких-либо действий тогда еще не соединялись у них с запретами их обсуждать. Напротив, приходские священники имели под рукой весьма подробный перечень описаний греховных деяний, о совершении которых все должны были им «поведовать без сраму». Настаивая на обязательной исповеди, требуя постоянного контакта между священником-исповедником и «покаянными детьми», православные дидактики имели немалые возможности нравственного воздействия на своих прихожан, контроля за их помыслами, поступками, всеми сторонами их повседневной жизни».

Из первопрестольной рассылались в приходы для «вопрошанья-исповеданья» специальные служебные требники, разъяснявшие, чем надо интересоваться в первую очередь. Скажем, мужу священник должен был ставить такие вопросы: «Како впервые дошел ты до греха? Блуда ради иль с законною женою? С рабою своею, мачехой иль падчерицей? Во сне ли блуд сотворил, осквернившись истечением страсти? Помыслил ли на чужую жену с похотию?.. Веруешь ли в Святую Троицу единосущную и неразделимую? Верою ли служил государю своему и государыне своей, и детям их во всем ли бесхитростно? Не утаил ли где за собой Государя Царя пошлинные казны с товару? Не торговал ли заповедным товаром тайно? Имеешь ли страх божий в себе, печешься ли о спасении своем? И не любишь ли чего мирского больше Творца своего?..»

В вопросах к женам следовало быть попристрастнее: «Како девство твое растлилося, блуда ради иль с законным мужем? В себе ли соблудила чем? Иль на мужа лазила? Мывшись молоком или медом, давала ли пить, чтоб приворожить к себе? С чернецом, попом иль с дьяконом блуд ли сотворила? Блуд ли кто сотворил с тобою иль взирала ли на кого с похотию? Вдевала ли язык свой по-татарски или тебе кто тако же? Осязало ли рукою конское естество с похотию? Мочилась ли на восток иль при муже? А в пожары грабливала ли что?..»

Ответ держать многогрешному рабу божьему тоже надо было как положено, а не как бог на душу положил, ибо исповедовался он не священнику, а Вседержителю и Пречистой Его Матери. «Отче и Господине! – должно было следовать в исповеди. – Вот грехи мои и дела злыя. Объедаюсь и упиваюсь, прелюбодействую во сне и наяву, краду и божусь всегда по кривде. Клевещу и завидую, рукоприкладствую и по волхвам хожу. Кощунственные игры неподобные играю и песни бесовские распеваю, лаюсь в трезве и в пьянстве. Разжигаю плоть и оскверняюсь, идя в церковь в Христовы праздники. И согрешил я неверием в святые заповеди, гордынею и богомерзкими словами, всякою ересию и чревобесием, ручным блудом содомским, деторастлением и кровосмешением… Много прогневал Дух Твой Святый моими делами и словами. И несть того греха, его же аз не сотворил. Но во всех каюся. Прости мя, Отче Святой, и благослови».

С еще большим тщанием церковные надзиратели следили за делами и помыслами иноков, дабы те не блудили, «друг на друга влазя и на себя впуская, из грудей млеко у жен и девиц не пили, содомского греха богомерзкого не сотворяли». Для монахинь, желавших исповедоваться, требник составлялся так, чтобы все их согрешения и помышления блудные во сне и наяву выкладывались попу без зазрения. Допытывали тоже без зазрения: «Согрешила ль блудом ручным? Давала ль кому блудить сзади иль за грудь ласкать? Целовала ль тайные уды у кого, а им себя тако же повелевала ль? Тело свое обнажала ль бесстыдно для осязания своих уд срамных с похотию до истязания плоти?..»

Дьяки заносили в свои тайные скрижали множество свидетельств о «богопротивных игрищах», особенно в ночь на Ивана Купалу, когда частенько совершалось «мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание, равно как и женам беззаконное осквернение». По доносам священников в Патриархию, гульбища сопровождались «растлением девства» и уже потому разбирались, что это: блуд насилием или сама девица изволила, соблазнившись обещанием жениться на ней.

Простолюдин смотрел на все эти шалости спокойно. Блудников же церковь наказывала наложением на них епитимьи с обязательством соблюдать пост несколько лет или выплатить ей штраф. Опасаясь преждевременной потери их дочкою девства, родители торопились выдать ее уже в лет четырнадцать за физически зрелого парня, но бывало и оказывалось, что на выручку дочери своей из сострадания приходила сама теща, которая потом на исповеди признавалась в блудодеянии. Попы вынуждены были перестать относить подобные греховные провинности зятьев и тещ к супружеской измене и за неоднократные их внебрачные «приближенья» назначали пять лет поста.

Обыденная жизнь на Руси была такова, что о стыдливости могли говорить лишь церковные требники. Обнаженное тело вряд ли кого шокировало: спали в тесных помещениях вповалку, в бане мылись вместе, а знаком унижения считалось лишь насильственное раздевание. Церковным живописцам разрешалось показывать обнаженное женское тело только в сценах адовых мук. Теологи православия прилагали все силы, чтобы убить на корню эмоции, вызванные любовным чувством между мужчиной и женщиной. В их представлении, любовь должна проявляться исключительно к Богу и правителям земным, а потом уже – что останется, – к законной супруге, которая привлекательна не внешностью, а внутренним своим светом.

Принимая христианство в греческом варианте, русские князья ставили перед собой главную цель – обеспечить прочность своей власти и узаконить уже существовавшие неписаные правила поведения своих подданных, дабы легче было ими управлять. По той же причине у духовенства вызывали беспокойство любые отклонения от православных канонов, или попросту ересь. Концепция романтической любви, появившаяся в Западной Европе в период позднего Средневековья, оказалась совершенно чуждой византийской церкви, откуда и черпали священники на Руси все проповеди, нравоучения, жития святых, назидательные притчи.

Русское православие отвергало врожденный характер сексуальности, считало половое влечение не связанным с первоначальным замыслом творения, а потому требующим подавления. Противостоя западному материализму, духовность и аскетизм приобретали в церковных проповедях гипертрофированный характер. Но это в проповедях. Действительность складывалась прямо обратная – поп свое, а мужик свое: «Дородна сласть – четыре ноги вместе класть! Стыдиться жены – детей не видать». Нарушения сексуальных запретов были так же естественны, как и уклонения от уплаты налогов.