Синагога и улица - Хаим Граде

Реб Ури-Цви вернулся в свою комнату, а Переле смотрела, как он удаляется, с растрепанными сединами под бархатной ермолкой, опустив плечи в длинной вязаной кофте из зеленой шерсти. С одной стороны, ей было больно мучить его, но с другой — она не могла ему простить, что летом она утопает в Грайпево в песке, осенью — в грязи, а зимой — в снегу. Он не ездит на собрания раввинов, его даже не тянет увидеть детей. Переле вспомнила, что должна покормить мужа. Он наверняка голоден, но ничего не просит. Она пошла на кухню, разогрела кашу, вскипятила чайник, сварила пару яиц. Потом вошла в его комнату, где стояли священные книги. Он сидел, склонив голову над раскрытой книгой, но не изучал ее.

— Иди помой руки перед едой, — услышал он ее голос.

Реб Ури-Цви поднял глаза, полные мольбы:

— Перл, я тебя не понимаю. Часто мне даже не верится, что ты всерьез. Зачем нам оставлять город, где у нас есть достойный заработок, и переезжать к детям?

Раввинша улыбнулась, как будто он говорил незнамо какие глупости:

— А жить в Грайпеве на подачки от общины — это почетнее, чем быть на содержании у собственных детей?

И она продолжила высказывать свои претензии, на этот раз мило и печально, тихо и сердечно: чем быть городским раввином в местечке размером с фигу, лучше уж сидеть в какой-нибудь гродненской синагоге и изучать Тору для себя самого. Тогда люди хотя бы скажут: «Этот еврей мог быть раввином в большом городе!» Переле указала на длинные листы бумаги, исписанные кривым неразборчивым почерком, которые лежали большой стопкой на столе: он много лет пишет свое сочинение и до сих пор не закончил, потому что в Грайпево нет знатоков Торы, с которыми можно было бы поговорить на соответствующие темы. Это лишает его желания писать. А в Гродно нет нехватки в выдающихся знатоках Торы. Там у него будет с кем обсуждать сложнейшие темы. Там он получит стимул, чтобы издать свое сочинение в виде книги.

— А если уж ты говоришь о достойном, с позволения сказать, заработке, который у нас здесь есть, то ты должен заявить главам общины, что мы не можем больше существовать на то содержание, которое нам выплачивают. Все стало втрое дороже, а мы все еще получаем те же самые сорок семь злотых пятьдесят грошей в неделю.

Раввин обрадовался. Если он получит надбавку, его бой-баба увидит, что община действительно содержит их достойно, и перестанет требовать, чтобы они переехали. Но когда реб Ури-Цви завел однажды утром после молитвы в синагоге с главами общины разговор о прибавке, то услышал странный ответ: община придерживается противоположного мнения. Они считают, что с тех пор, как раввин в добрый час поженил своих детей и они с раввиншей остались вдвоем, они должны получать меньшую плату, чем во времена, когда должны были содержать детей. В общинной кассе нет денег даже на дрова для странноприимного дома. Меламеду талмуд торы платят треть положенного содержания, а сироты ходят в рванине и к тому же недоедают. Реб Ури-Цви ощупывал свою тяжелую серебристую бороду, как будто боялся, что она может оторваться и упасть.

— Другие раввины в местечках не крупнее Грайпева получают сейчас семьдесят пять злотых или даже целую сотню в неделю. Я получаю жалкие пятьдесят. На американские деньги это меньше десяти долларов. И вы мне говорите, что это слишком много?

Главы общины отвечали на это так же холодно и хмуро, каким холодным и хмурым был этот зимний день. Они сказали, что лавочники в Грайпеве не зарабатывают сейчас даже тридцати злотых в неделю.

В тяжелом настроении и с виноватым лицом раввин пересказал содержание этого разговора Переле. К его удивлению, она совсем не рассердилась. Только на следующий день, делая покупки в лавке, как бы невзначай сказала, что на Пейсах они, с Божьей помощью, покинут Грайпево. Реб Ури-Цви узнал об этом, сидя в синагоге, от глав общины, сердито бросивших ему упрек:

— Двадцать лет вы, ребе, сидели на нашем раввинском престоле. И вдруг решаете бросить наш город, потому что вам не дают надбавки! И даже не находите нужным известить общину. Ваша раввинша рассказывает об этом женщинам на рынке.

Свою злость на жену реб Ури-Цви излил на обывателей: двадцать лет он у них раввин, и у него никогда не было с ними споров по поводу денег. Когда же он раз в жизни просит надбавки, ему отвечают, что лавочник зарабатывает меньше. Коли так, он действительно подумает о том, чтобы оставить Грайпево. Однако дома раввин не смог сдержаться и начал ссориться и с женой тоже:

— Как ты можешь делать такие заявления без моего ведома?

Однако Переле отвечала ему свежим и певучим голосом, как будто вдруг помолодела на десятки лет:

— Я не сомневалась, что они тебе откажут в прибавке. Но я хотела, чтобы и ты увидел, чего стоит их уважение к твоему знанию Торы. Они готовы буквально пожертвовать собой ради тебя, но только при условии, что это не будет стоить им нескольких лишних грошей.

В общине возник конфликт. Одна сторона считала, что, если раввин недоволен своим положением в местечке, он может уехать. Другая, более многочисленная сторона считала, что надо уметь жить по средствам. Наконец главы общины пришли к соглашению и переговорили об этом с раввином в синагоге. Общине, сказали они, неоткуда взять прибавку к его содержанию. Тем не менее Грайпево готово передать раввину право продажи дрожжей, а это даст раввину существенную прибыль.

Реб Ури-Цви не мог ответить обывателям, что его жена не согласится на это. Он ведь знал, что когда-то все раввинши в местечках продавали дрожжи. Однако Переле от предложения, чтобы она продавала дрожжи, аж пожелтела лицом и в первый момент посмотрела на мужа со страхом, как будто ей приказали снять парик, разуться и выбежать на снег босиком. Потом она рассмеялась, но глаза ее наполнились слезами. Почему именно дрожжи? Раввинши продавали также и свечи, и соль, и керосин. Но ее мать, старипольская раввинша, не продавала дрожжей. Так что же, после того как она десятки лет была раввиншей, она вдруг станет лавочницей, торгующей дрожжами? Она всегда избегала простых евреек, а теперь они станут ее хозяйками? «Раввинша, вы недовешиваете», — скажет Брайна. «Раввинша, вы завышаете цену», — скажет Трайна.

— Теперь ты видишь, чего стоит грайпевское уважение к Торе, твоя жизнь в мире со всеми и то, что ты, как солдат, служил их городу? Главы общины даже не захотели оказать тебе честь зайти поговорить со мной у нас дома. Они бросили это мне через тебя, как подачку.

Раввин все больше раздражался. Каждое слово Переле кололо его, как игла, и он поспешно ушел в свою библиотеку. Когда он вернулся в столовую, раввинша больше не заговаривала ни о надбавке, ни о переезде. Он знала, что посеянные ею в мозгу мужа семена преют под снегом его седины и принесут именно такие ростки, какие ей нужны.

4

Конфликт между раввином и обывателями за зиму разросся до серьезных обид. Обывателям казалось, что раввин затаил на них злобу. «И все потому, что мы не добавили ему пару злотых?»

Раввину же казалось, что обыватели больше не заинтересованы в его проповедях, что они даже доброй субботы желают ему без теплоты. «И все потому, что я попросил небольшой прибавки? Коли так, то Переле права!» И реб Ури-Цви стал уже подгонять раввиншу, требуя, чтобы сразу же после Пейсаха они переехали из местечка.