Истории торговца книгами - Мартин Лейтем

Для многих тысяч читателей серия романов «Король былого и грядущего»[200] Теренса Хэнбери Уайта оказалась удобным способом бегства от реальности. Нил Гейман и Джоан Роулинг признаются, что его чудаковатый маг и вымышленные персонажи, наделенные человеческим теплом, сильно повлияли на их творчество. К сожалению, их создатель так и не смог справиться с собственными психологическими муками, которые начались еще в детстве из-за отца-алкоголика и продолжились в жестокой школе-пансионе. Как-то он сказал, что школьные розги сделали его садомазохистом. С еще большим рвением, чем Дитрих, он исписывал поля книг из своей коллекции. Живя в эпоху радикального безапелляционного империализма, он размышлял в дневнике о своей «страшной судьбе», ведь, «обладая безграничными возможностями любить и радоваться», он «был лишен хоть какой-то надежды реализовать их». Писатель-натуралист Хелен Макдональд (р. 1970) считала его «одним из самых одиноких людей среди ныне живущих». Безнадежный мечтатель, Уайт читал Фрейда, Адлера и Юнга, чтобы постичь суть происходящего. На полях книги Фрейда о толковании сновидений Уайт делает напоминание самому себе: «Прочитай несколько раз». Юнг подталкивает его к всестороннему анализу и аргументации. Уайта восхищает идея о соотнесенности различных частей дома в сновидениях с областями сознания: «Я уверен, что это так». Впоследствии писатель отдается потоку сознания:

Романист Джим Крейс (р. 1946), большой поклонник творчества Уайта, был тронут до слез, работая с архивом писателя, в котором насчитывалось порядка 400 книг, многие из которых были исписаны примечаниями на полях. Подобно Кольриджу, Уайт явно хотел, чтобы его заметки на полях сохранились и изучались наравне с его творчеством. В стремлении добиться желаемого он добровольно распинался перед общественностью, превращая весь этот болезненный для себя процесс в своего рода послание миру и подвергая себя безобразному унижению, которого он мог бы избежать, согласившись на интервью на старомодном телеканале Би-би-си с приторным и высокомерным Робертом Робинсоном[201], который заставил бы писателя еще глубже уйти в себя. Заметки Уайта производят удручающее впечатление, однако при этом позволяют понять, насколько более разносторонним может быть писатель, оказавшийся в тусклом свете темного закулисья. В своей блестящей книге «“Я” значит “ястреб”») Хелен Макдональд определенно сумела хотя бы частично рассказать правду о Уайте, который является скрытой движущей силой ее произведения.

Благородная патина или изъян?

Некоторые покупатели требуют скидку, углядев едва заметную вмятину на книге, в то время как другие готовы с радостью заплатить полную стоимость, даже когда я сам указываю им на дефект и предлагаю скидку. Раньше я полагал, что ко второй категории относятся либо те, кто богаты, либо те, кто очень спешат, однако спустя какое-то время я осознал, что их действительно нимало не смущает неприглядная вмятина или бугорок. Таковы особенности нашей психики, которые имеют давнюю природу и проявляются в том числе в нашем отношении к записям на полях, загнутым страницам и другим следам изношенности.

Для некоторых признаки того, что вещью пользовались, служат проявлениями любви и посланиями из далекого прошлого, но для других… Взять, например, Лидию, богатую наследницу из «Соперников» (1775) Шеридана, преисполнившуюся отвращения к книге, на которой кто-то оставил свою ДНК:

Ее служанка соглашается с ней, говоря, что книга «перепачканная и с загнутыми уголками… в руки взять противно».

Чарлз Лэм, напротив, благосклонно относился к следам предыдущих владельцев на своих книгах. Он писал о подержанных изданиях: «Сколь прекрасны в глазах истинного любителя чтения запачканные листы, потрепанный вид книги, ему приятен даже сам этот запах…»[203] По мнению Лэма, настоящее чтение – это всеобъемлющее взаимодействие с человечеством во всем его разнообразии и непредсказуемости. «Как много расскажут такие книги о тысячах пальцев, которые с восторгом перелистывали их; об одинокой белошвейке (или модистке, или тяжкой труженице – меховщице), которую они, возможно, развеселили после длинного, затянувшегося за полночь, дня работы с иглой в руках, когда она украла у сна часок, чтобы, словно в летейскую чашу, погрузиться мечтою в чарующие глубины книг».

Возглас Лэма о подержанных книгах: «Кто возьмет их, будь они хоть чуточку чище?» – это глас Романтизма, воспевающий «непричесанную» естественность, будь то человеческую или какую-либо другую. Когда Кольридж и Хэзлитт нашли потрепанный экземпляр «Времен года» Джеймса Томсона[204] на подоконнике девонской гостиницы, Кольридж воскликнул: «Вот она, истинная слава!», указывая на то, что именно общедоступность книги демонстрирует любовь к ней, а не каноническое хранение труда в знаменитой библиотеке или в антикварном шкафу. Начиная с 1730 года поэмы Томсона настолько прочно вошли в повседневную жизнь, что даже 250 лет спустя моя мама, сама того не осознавая, цитировала его, говоря нам, восьми своим детям, чтобы мы ели исключительно «с изящной скромностью».

Джордж Элиот, творившая в 1850-е годы, испытывала неменьший восторг от подержанных книг. В романе «Мельница на Флоссе», в купленной Мэгги за шесть пенсов на книжном развале книге «О подражании Христу»[205], «на многих страницах уголки были загнуты, и чья-то рука, давно обретшая вечный покой, жирно подчеркнула отдельные фразы чернилами, уже выцветшими от времени»[206]. Патина, проявившаяся на переплете этой «маленькой старомодной книжечки», связывалась в сознании Мэгги с загадочностью самого текста, представляющего собой исследование христианского смирения и непривязанности к материальным благам – как пророчески звучат эти мысли сегодня, в эпоху экоактивизма во главе с Гретой Тунберг. Джордж Элиот, как и Чарлз Диккенс, несмотря на усиливающийся утилитаризм, продолжала воспевать покрытые патиной старинные вещи. Хезер Джексон выяснила, что книги с пометками на полях высоко ценились в книжных каталогах вплоть «до 1820 года».