Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

Меж собой молодые люди решили, что он знатный потомок кого-то из казанских или сибирских князей, попавший по воле случая в войско московского царя. Он никогда не участвовал в их спорах и беседах. Порой, казалось, даже не замечал их присутствия, словно загораживаясь от всех незримым пологом молчаливой сосредоточенности. Юношей восхищало его умение держаться в седле, обращаться с лошадьми и быть начеку всегда в любое время суток.

Однажды, когда они, оторвавшись от основного полка, проезжали через густой смешанный лес, Едигир, ехавший сзади, тихо свистнул и, подняв вверх руку, указал в сторону леса, тут же вытянув из ножен саблю. Остальные придержали коней, заозирались, пытаясь понять причину его беспокойства. Он же спрыгнул с коня, устремился в чащу и через несколько минут вывел оттуда бородатого мужика с рогатиной в руках.

— Ты чего там сидишь? Кого караулишь? — наехал на испуганного, сверкающего воровскими глазами, мужика Колычев.

— Охочусь я тут… — заикаясь, ответил тот.

— Один?

— Остальные убежали… Вас испугались…

— Однако на какого зверя с кистенем охотишься? — не унимался Колычев, выуживая из-за пояса у мужика здоровенный кистень с шипами, висевший на деревянной рукояти.

— Так то для обороны. Вдруг наскочишь на кого… А чего? Нельзя, что ли? — осмелел вдруг мужик. — Я-то тутошний, а вы кто таковы будете? Ране вас тут чего-то не встречал.

— Сейчас узнаешь, кто мы такие…, узнаешь, — перешел на шепот Колычев и начал сматывать на руку лежащий на седле аркан, — вот повисишь на суку и все узнаешь… — Он спрыгнул с коня и набросил петлю на шею мигом оробевшего мужика, начал высматривать ветку поудобнее, чтобы перебросить через нее веревку.

Но выполнить задуманное ему не дал Едигир. Он молча подъехал к ним, сорвал с мужика петлю, отбросил ее в сторону и легонько подтолкнул того в спину. Забыв и про кистень, и про рогатину, мужичок, что есть духу, рванул в лес, и только треск сухих веток послышался из темной чащи.

— Ты чего?! Как посмел? — взвился, было Кольячев, схватившись за рукоять сабли, но Едигир даже не счел нужным ответить, а хлестнув своего мерина плетью, поскакал вперед по лесной дороге.

— С чего это ты решил вдруг палачом заделаться? — осадил друга Федор. Его поддержал Репнин с усмешкой произнес:

— Так мы, Петруша, далече не уедем. Ссадят нас с коней мужики местные, коль узнают про расправу над товарищем ихним.

Под вечер, когда заканчивалась уже вторая неделя похода, передовой отряд выехал из леса на луг и увидел пологий холм, на вершине которого стояла рубленная из векового корабельного леса крепость с выдающимися вперед большими четырехугольными башнями по углам стен. Даже издали были видны черные проплешины пострадавших от пожара и слегка обугленных бревен, сложенных вперемешку с новыми особо выделяющимися на их фоне смолистыми боками.

— Отец говорил, что прошлым летом крымцы подожгли заставу, так едва отстояли, — пояснил Федор Барятинский, указывая на крепость.

— Куда же воевода смотрел?

— Воевода за другими погнался, а они его увели, обманули. А потом главными силами и навалились на заставу.

Раскрылись створки ворот и с холма сорвались один за другим трое всадников, помчались к ним навстречу, прикрываясь щитами и выставив вперед длинные копья. На почтительном расстоянии всадники осадили коней и передний зычно крикнул:

— Чьи будете?

— На смену вам идем…

— А воевода где? Чего-то не видим, — осторожничали те.

— Не боись, скоро будет. Ишь, какие вы пуганые сидите тут.

— Будешь тут пуганым, когда вокруг то крымцы, то ногайцы рыщут. Того и гляди, налетят, навалятся.

В самой крепости оказалось не больше трех десятков человек ратников, встретивших их в полном боевом облачении, с горящими фитилями подле небольших пушечек.

— А остальные где? — удивился Барятинский. — Нам говорили, будто вас тут до двух сотен посажено.

— В разъездах, на засеках все, — хмуро ответили ему, — чего в крепости сидеть, ждать, когда татарва навалится. Нам их упредить надобно, в Москву гонцов послать.

Когда подошел основной полк, то выяснилось, что всем внутри крепости не разместиться и вновь прибывшие ночевали прямо под стенами. Впрочем, на самой заставе нести службу, все одно, доведется немногим. Отдохнув с дороги и распределившись на небольшие, в четыре-пять человек отряды, разъедутся по пограничному рубежу, где им и предстоит провести весь летний сезон до смены другим полком, уже глубокой осенью.

Всей южной порубежной службой, упреждающей набеги крымцев и ногайцев, ведал главный воевода Михаил Иванович Воротинский, который и распределял полки нести дозор, менял и расставлял их по границе. Полк Алексея Даниловича Басманова, в который он снаряжал, набирал на службу ратников из дворян и детей боярских, был подчинен во время дозорной службы малым воеводам Борису Шеину и Федору Шереметьеву, они и стояли вместе с воинами на заставе. Сам Басманов мог подолгу задерживаться на Москве или в своей вотчине и наезжал в полк ненадолго, только поразмяться, погоняться за небольшими отрядами степняков, рыщущих вдоль границы.

Вообще-то границы как таковой и не было, то понимал каждый ратник, которому довелось нести полевую службу. Главное — не дать Орде навалиться внезапно, как они любят делать, выйти к Москве и обойти заставы.

Обо всех нехитрых премудростях караульной службы воеводы Шеин и Шереметьев долго разъясняли ратникам, рассылаемым в дозор по малым острожкам и засекам.

— Чаще перемещайтесь… Большого огня не палить… Не высовываться по буграм и холмам, словно ворона на заборе… Увидите ихних дозорных, то языков не брать, а что есть мочи сюда скачите.

— А вдруг те, кто наш же и окажется? — поинтересовались у воевод.

— На то тебе глаза и даны, чтобы определить, где свой, а где чужой. Наши идут не таясь, не скрываясь, а те чуть проедут и встанут, оглядятся, послушают… Им не хуже вашего известно про посты и дозоры против них выставленные. Они будут стараться скрытно вас в полон захватить, шуму не наделать. Подкрадутся ночью, аркан накинут на горло и к себе уволокут. Поминай, как звали. Потому ночью пуще всего и берегитесь схваченными быть.

Молодых князей свели в один отряд, придав им десять человек простых ратников. Старшим поставили Федора Барятинского, а в помощники ему дали Едигира, которого опытный взгляд воеводы выделил в первые же дни похода. Петр Колычев, узнав об этом, презрительно скривил губы, но промолчал.

Выехали утром следующего дня в сопровождении слуг молодых князей, ведущих под узды лошадей, запряженных в телеги, на которых погромыхивало оружие и прочий боевой скарб. В качестве провожатого им дали усатого в годах уже казака Семена, живущего при заставе безвыездно.

— Сами-то мы с под Рязани будем, — объяснял он, чуть поворотясь в седле к молодым князьям, — а как нашу деревеньку пожгли крымчаки, так я и подался полевать с остальными мужиками. Пристали к другому отряду, промышлявшему тем, что стада да обозы у ордынцев отбивали, воинскому делу обучился и обратно возвращаться не захотел. Так и живу тут на порубежье.