Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

— А что за народ такой, казаки? Одни говорят, будто они государю нашему служат и веры нашей православной придерживаются, а другие их ворами зовут. Ты с ними жил, так поясни, — выспрашивал Семена на правах старшего Федор Барятинский.

— Это как поглядеть, с какой стороны, — скалился Семен, — кто их на службу позовет, тому казаки и служат…

— Отец говорил, что и в Казанском походе казаки были, и на Астраханского хана ходили, — вставил свое слово Петр Колычев.

— Правильно говорят, — кивнул Семен, — и на Казань, и на Астрахань ходили казаки нашенские. Били супостатов, московскому государю служили, да только размолвка промеж них вышла после. Не захотели они под царем ходить, как холопы какие…

— Это как же? — удивился Барятинский, — На Руси испокон веку хоть князь, хоть смерд простой под государем ходят.

— То я и сам знаю. Не вчера родился. Только казаки за свою свободу кровь проливали, степняков из Дикого Поля теснили, сшибались с ними, а потому хотят сами по себе жить.

— Но ты же под царем живешь, коль служишь ему. Так?

— Вроде и так, а вроде и нет. Захочу, в казачью станицу уйду и там жить стану. Покамест царь меня не трогает, не пужает, на заставе живу, от него жалование получаю.

— А те, которые сами по себе живут по станицам, чем они питаются, кормятся чем? — Федору Барятинскому хотелось добраться до сути, тем более дорога была долгая, и они ехали медленно, не торопя коней, поджидая время от времени свой небольшой обоз.

— Чем кормятся, говоришь? А что Бог пошлет. То стадо у ногайцев отобьют, то купчину какого пощупают, потрусят…

— И ты пробовал? — перебил Семена Колычев.

— Бывало… — Нехотя ответил тот.

— Да ты знаешь, что тебя вздернуть за такое дело положено?!

— Ты бы, княженька, лучше о своей шее подумал. Если казаки наши проведают о том, что меня петлей пужаешь, стращаешь, спета твоя песенка! Как бы самому сохнуть, проветриваться на суку не пришлось, — и Семен, хлестнув своего резвого коня, поскакал вперед.

— Вечно ты влезешь, куда не надо, — урезонил товарища Федор, — поди, не на своем дворе с холопом разговариваешь.

Больше они разговоров с Семеном о казаках не затевали, да и он стал держаться настороженно в стороне от молодых князей. А как вывел их к нужному рубежу, так коротко попрощавшись, повернул обратно, не дав даже отдохнуть коню.

Первый вечер в дозоре прошел необычайно тихо. Еду приготовили засветло, соорудив из собранных камней большой очаг. Лежали долгое время молча, постоянно вслушиваясь в ночную тишину. Но доносилось лишь хрумканье жующих траву коней, бродивших поблизости, да позвякивание уздечек. Трех человек направили в дозор на соседний холм, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Днем, разбившись на два отряда, объехали близлежащую местность, подолгу останавливаясь на возвышенностях и всматриваясь вдаль, всякий раз ожидая появления степняков. Но все было спокойно и в первый, и в другой, и в третий день.

Так прошла первая неделя службы их на заставе. Постепенно ушел страх перед неожиданным нападением и они, не встречая никого, кроме зверья и птиц, постепенно начинали чувствовать себя хозяевами пустынного порубежья.

Поначалу Едигиру было непривычно видеть расстилающуюся до самого горизонта степь, лишь изредка зеленеющую рощицами дубрав, частыми холмами и оврагами меж ними. Трудно было привыкнуть к степному простору после сибирских лесов и таежных урманов, где глаз постоянно натыкается на лесную стену и устремляется к звездам, соединяя мир земли и неба. Здесь в степи все было наоборот: взгляд начинал метаться, не находя опоры между сливающейся землей с небом, устремлялся за горизонт, ожидая найти там что-то скрытое, упрятанное, затаенное. Но, не найдя и за горизонтом ничего значимого, привычного для себя, человек оглядывался назад, ведя поиск по всем сторонам света и, наконец, в растерянности понимал, что он один в этом мире никем не защищенный. Тягостное ощущение собственной открытости, скорее, наготы мучило Едигира все эти дни. Будто он вышел раздетым из воды и, не найдя одежды, так и стоял, смущаясь неприкрытости тела. Он заметил, что спутники его хоть и скрывают, но тоже постоянно оборачиваются, втягивая голову в плечи, жмутся друг к другу, пытаясь найти защиту в товарищах. Даже кони испуганно крутили головами и вздрагивали от каждого шороха. Лес, в котором Едигир ранее жил и свыкся с ним, как со своей второй кожей, одеждой, дающей покой и умиротворение, остался далеко за много переходов отсюда. Вечерами он замечал, как товарищи его чаще по одному шепчут что-то одними губами, многократно кладя на себя широкий крест. Он догадался, что они молятся, но слов разобрать не мог и, как-то оставшись наедине с Федором Барятинским, смущенно спросил его:

— Скажи, а как молитву читать?

— Как все читают…

— А я и не знаю, как все читают.

— Батюшка не научил, что ли? — и, выяснив у Едигира, что тот в храме бывал всего лишь два раза в городке у Строгановых, да в Александровской слободе на службе с царем, с улыбкой произнес, — то дело поправимо, для начала я тебя научу "Отче наш" и "Царю небесному".

Через два дня Едигир уже неосознанно шевелил губами, повторяя слова, которые неожиданно легко и прочно вошли внутрь его, найдя там благодатную почву, слились с ним, стали его собственными словами и мыслями.

И странное дело, впервые за много дней он ощутил необычайное спокойствие и веру в свои силы. И уже без прежней тревоги и робости поглядывал на горизонт и небо, замыкающее его, зная, что теперь есть к кому обратиться и попросить о помощи.

Тогда же Барятинский показал ему рукописный псалтырь, который он возил с собой, и объяснил значение букв и их сочетание. Едигир цепко взялся за чтение, с радостью видя как письменные знаки приобретают какой-то смысл и звучание. За неделю он постиг нехитрую премудрость чтения по складам, чем привел в умиление своего молодого наставника. Но дальнейшие события надолго прервали их спокойную службу на порубежье, доказав, что не зря русские полки беспрестанно несут дозор на границе с Дикой Степью.

Началось все с того, что на них выехал небольшой отряд с десяток человек казаков. По всему было видно, что они скакали без передышки несколько суток кряду. Лошади под ними едва передвигали ноги, храпя и тяжело поводя побуревшими боками, покрытыми густым слоем пыли. Увидев дозорных и признав в них своих, они пытались подхлестнуть несчастных утомленных скачкой животных, но это не помогло, и они медленным шагом подъехали к ним. Едигир заметил, что все всадники, измученные нелегким переходом, израненные кто стрелами, кто отмеченный сабельными ударами, с запекшейся кровью на одежде говорила лучше всяких слов о происшедшем столкновении с крымчаками. Казаки, уставшие и злые, не сдерживаясь, накинулись на них:

— Стоите тут! Собственной кобылы хвост караулите, а мы там головы кладем! Орда идет!

— Много их? — спокойно спросил Федор Барятинский.

— А ты, поди, посчитай, — заржал рыжеусый казак, показывая крепкие белые зубы, — вот тогда нам и скажешь. Охранничек царский!