Стоять до последнего - Георгий Свиридов

По глазам Гезенригена было видно, что тот не особенно доверяет словам Миклашевского, и, заставляя пленного писать письмо своему родственнику, он прежде всего рассчитывал использовать еще одну возможность проверить перебежчика — дядя должен знать почерк племянника…

Вдруг в коридоре послышался шум, раздались шаги. Миклашевский насторожился: может быть, опять за ним? Звякнул засов, и дверь, обитая кровельной жестью, распахнулась.

— Входи, стерва! — рычал надсмотрщик, вталкивая кого-то в камеру. — Тут теперя вас двое гнид будет! Поякшаетесь перед смертью!

В камеру вошел, вернее, влетел от сильного толчка незнакомый человек, босой, в солдатских поношенных галифе и в изодранной командирской гимнастерке. Он еле держался на ногах. Сделав несколько шагов, незнакомец растянулся на полу.

Дверь захлопнулась.

Несколько минут незнакомец лежал без движения, лицом вниз и тяжело хватал воздух открытым ртом. Светлые, как пшеничная солома, вьющиеся волосы местами были в крови, пучками прилипли ко лбу. По всему было видно, что военнопленный прошел «обработку»…

— Пить, — прохрипел избитый. — Пить…

Миклашевский осторожно поднял его, уложил на нары, потом взял кружку и, зачерпнув из ведра воды, поднес к губам.

— Пей, друг.

Тот жадно глотал воду, стуча зубами о края кружки. На лбу и на висках проступила мелкими каплями испарина. Незнакомец закашлялся тяжело и с надрывом, потом успокоился, посмотрел на Миклашевского мутными глазами и обессиленно опустился на нары.

Миклашевский вынул из кармана кусок тряпки, служившей носовым платком, намочил ее и стал смывать кровь на лице. Незнакомец лежал с закрытыми глазами. На голове, чуть выше уха, виднелась рана. Игорь снял гимнастерку, стянул с себя нижнюю рубаху. Попробовал оторвать рукав, но тот не поддавался. Тогда Игорь вцепился в край зубами и чуть надгрыз материю. Разорвав рукав на полосы, Миклашевский начал бинтовать голову избитого.

— Потерпи… Потерпи…

Пострадавший лишь тихо, протяжно стонал, не открывая глаз. Игорь уложил его поудобнее на тюфяке, подложив под голову свою тужурку.

— Спи, спи. Сон — это, знаешь, лучшее лекарство.

Вскоре избитый задышал ровнее, спокойнее и, кажется, заснул.

Миклашевский уселся рядом на нары и молча глядел на военнопленного. Какое-то недоброе предчувствие глухо шевелилось у него в груди. Он знал, что рано или поздно к нему в камеру, как предупреждал полковник Ильинков, обязательно приведут «подсадную утку», попросту говоря, провокатора. «Прием, испытанный гестаповцами, — наставлял полковник, — и действует почти безотказно».

Но чем дольше смотрел Миклашевский на избитого, тем сильнее в нем проступало чувство жалости, и оно, это чувство, заглушало все остальное. Никак не хотелось верить, что перед тобой на нарах лежит именно провокатор. Камера имеет свои законы, и человек, попавший в нее, невольно смотрит на мир иными глазами. Миклашевский еще не ожесточился, он почти не видел предательства и измен. Борясь в открытую с врагом на Ленинградском фронте, Миклашевский привык к честной, открытой борьбе. Краткие месяцы, проведенные в спецшколе, вооружили его знаниями и навыками. Он смотрел на уснувшего человека, и эта живая страдающая душа невольно притягивала его к себе. Он в сотый раз задавал сам себе вопрос, на который не мог ответить: почему и зачем человека так зверски избили?

Игорь готовился и мысленно не раз представлял себе встречу с провокатором, умным и хитрющим врагом. Но Миклашевский никогда, даже в самых немыслимых предположениях, не мог предвидеть, что того втолкнут в камеру в таком полубессознательном состоянии. Какой же тот после этого агент, если без посторонней помощи не может передвигаться? Да и что он может запомнить? Как в таком состоянии будет провоцировать?..

Игорь, стараясь не разбудить избитого, передвинул того к стене. В маленьком окошке синела ночь и одиноко смотрела далёкая равнодушная звезда. «А может быть, он вовсе и не тот, за кого я его принимаю, — в который раз думал Миклашевский, укладываясь рядом на нары. — Может быть, он свой, его пытали на допросах и потом втолкнули в мою камеру… А я тут со своими предубеждениями…» Но то недоброе предчувствие, которое вспыхнуло сразу, в первые же минуты появления незнакомца в камере, не проходило. Его нельзя было объяснить словами, оно просто таилось где-то подсознательно и лишь вкрадчиво напоминало о себе, предупреждая: будь осторожен.

2

На третьи сутки избитый окончательно пришел в себя. Все это время Миклашевский заботливо, как нянька, ухаживал за ним, менял повязки, для чего пришлось изорвать нижнюю рубаху, прикладывал влажные компрессы, поил и кормил.

Открыв глаза, незнакомец внимательно и настороженно смотрел на Миклашевского, и в его темных, глубоко посаженных глазах можно было прочесть открытое недоверие.

— Ну что? Очухался? — Миклашевский тепло улыбнулся. — Наконец-то!

— Ты кто? — спросил незнакомец, чуть приподымаясь.

Миклашевский недоуменно глянул на товарища по камере. Голос у того был колючим, холодным. Игорю даже стало не по себе.

— Я?.. Я такой же, кажется, заключенный, как и ты, — ответил Миклашевский, стараясь не придавать значения холодному вопросу.

— Такой же? — переспросил избитый, вкладывая в короткое слово весьма многозначительный смысл. — В этом еще надо разобраться.

— Поживем — увидим, — ответил Миклашевский. — Дело не хитрое.

— Вот именно, не хитрое, — тем же многозначительным тоном произнес незнакомец. И замолчал, рассматривая в упор Миклашевского.

Игорь тоже молчал. Воцарилась неловкая пауза. Оба смотрели друг другу в глаза, один — недоверчиво и зло, а другой — выжидающе и спокойно. Миклашевскому вспомнились детские годы, как в школе, начитавшись о приключениях Шерлока Холмса, вырабатывали у себя волю, силу взгляда и часто играли в «гляделки»: уставятся двое друг на друга и смотрят в упор, пока один не заморгает… Вспомнив о той школьной игре, Миклашевский невольно улыбнулся:

— Долго мы так будем разглядывать друг друга? Может, хватит, а?

— Может быть и долго, а тебе что?

— Так, ничего, — Миклашевскому стало смешно, он рассмеялся. — Как петухи… Хватит чудить!..

— Вот именно, хватит чудить.

Миклашевский видел, что незнакомец ему не доверяет. Смотрит, как на врага. Незримая стена возникла между ними, она с каждой минутой становилась все прочнее. Миклашевский попытался еще раз найти путь к пониманию друг друга, сломить недоверие.

— Вижу, ты парень с характером, палец в рот не клади. В наши дни это хорошо, — сказал Игорь. — Давай знакомиться.

— Что ж, давай, — ответил заключенный. — Так как же тебя называть?

Слово «называть» было им произнесено таким тоном, что не оставляло никаких сомнений, что он нисколько не доверяет Миклашевскому, не верит ни единой фразе. И тут впервые Миклашевский подумал: а что, если и тот, в свою очередь, принимает его, Миклашевского, за провокатора? От такого предположения Игорь несколько растерялся, почувствовал себя беспомощным, словно у него из рук выбили оружие и он не может защищаться. Но так продолжалось лишь мгновение, пока в его голове пронеслись эти мысли.