Стоять до последнего - Георгий Свиридов

Ровно урча мотором, прямо на них двигался танк. Не доезжая нескольких метров, приостановился, круто развернулся, пыхнул белесым дымком и направился на свободное место в строю машин. Кульга наметанным глазом определил мастерство водителя.

— Хорошо ведет парень.

— Не парень, а девка, — ответил подполковник. — Сейчас познакомлю тебя.

— Шутите, товарищ подполковник! Разве танк водить женское дело?

— Ты еще не такое на заводе увидишь, — пообещал Сорокин и повернулся к остановившемуся танку. — Мингашева! На минутку!

— Сейчас! — раздался в ответ девичий голос.

Из верхнего люка сначала показалась голова в потертом кожаном шлеме. Кульга обратил внимание на крупные глаза, похожие на спелые влажные сливы. Мингашева ловко спрыгнула на землю. Одета она была в ватные замасленные брюки и такую же стеганку, отчего казалась вся круглой. На ее ногах — тяжелые солдатские ботинки, носки которых неестественно загнулись вверх.

Вытирая на ходу руки куском пакли, Мингашева подошла к Сорокину:

— Слушаю, Виктор Васильевич!

— Сколько сегодня?

— Восьмой перегнала…

Кульга слушал ее сначала несколько снисходительно.

— Девка в танке! — потом невольно проникался к ней уважением. Мингашева в разговоре с подполковником держалась вежливо и просто, как и подобает настоящему мастеру своего дела. Григорий поймал себя на мысли, что ему хочется вынуть платок из кармана и вытереть сажу на левой щеке девушки.

— Знакомься, Мингашева, — сказал Сорокин, представляя танкиста. — Григорий Кульга…

— Неужели тот самый, которого орденом Ленина наградили?

— Тот самый, — улыбнулся подполковник.

— Галия… Галя по-русски, — Мингашева протянула небольшую твердую ладонь. — У меня башкирское имя, но меня все называют Галя, — она говорила и смотрела на Кульгу, и в ее больших темных зрачках теплилась радость.

В столовой, хлебая жидкий суп, Кульга невольно заметил, что в его сторону поглядывают женщины. Новичок привлекал к себе внимание. Он засмущался, опустил голову и стал торопливо орудовать ложкой.

— Товарищ Сорокин! Товарищ военпред! В дверях стояла высокая девушка в накинутом наспех сером пальто и махала рукой:

— Скорее! Москва на проводе!

— Доедайте без меня, — сказал подполковник, потом повернулся к Мингашевой: — Бери, Галя, шефство над танкистом. Расскажи, что и как надо, он парень смышленый. Фронтовик, одним словом! А я побежал.

После ухода Сорокина они несколько минут сидели молча, сосредоточенно орудуя ложками. Томительное молчание затягивалось, и Кульга, злясь на себя, никак не мог подыскать предлога для разговора. Не брякнешь же сразу: «Холостая вы или замужняя?» Он только видел перед собой ее руки, небольшие, сильные, привыкшие к труду. Набравшись духу, поднял глаза — Галия смотрела в свою алюминиевую тарелку, и ему стало неловко оттого, что он так разглядывает девушку.

Миска подполковника, наполненная супом, стояла между ними. И рядом лежал кусок хлеба. Кульга, вздохнув, взял миску и хотел было разделить на двоих, но Галия опередила его:

— Ешьте, ешьте! Я сбегаю за чайником!

И убежала. Григорию ничего не оставалось делать, как приняться за суп командира. Галия пришла с чайником, когда Кульга уже докончил похлебку.

— Стаканов нету, — извиняющимся тоном произнесла она, ставя на стол две пол-литровые банки.

— На фронте мы из касок пили, — сказал Кульга.

— У меня урюк есть, — Галия вынула из кармана платочек, развернула и положила четыре янтарных шарика.

— Абрикосы, — сказал Кульга, потом спохватился. — У меня же сахар! В вещмешке, я оставил его в кабинете Сорокина. Я сбегаю…

— В другой раз, а то сейчас перерыв кончается, — Галия разлила в банки горячую воду. — Пейте!

— Будем с хлебом и абрикосами, — согласился Кульга и разделил командирскую горбушку на две части, подал одну Галие. — Пожалуйста!

Она взяла кусок горбушки, улыбнулась. Григорий почувствовал себя счастливым и свободным.

2

До позднего вечера Кульга трудился рядом с Мингашевой. Принимать готовые боевые машины оказалось далеко не таким простым делом, как ему казалось. Он, знавший машину назубок, несколько раз попадал в довольно неловкое положение, когда Галия заставляла его обращать внимание на те детали, мимо которых он проходил, не задерживаясь на них взглядом.

Выводя новую боевую машину из сборочного цеха, Кульга чувствовал себя в своей стихии. Управлять «стальным конем» он умел отменно. Однако развернуться на тесном заводском дворе, заставленном готовой «продукцией», было негде. К ночи похолодало, круглая луна освещала неярким светом ряды «тридцатьчетверок». Сборочный цех грохотал и озарялся синими молниями электросварки. Главный конвейер двигался медленно, и на глазах Кульги рождались боевые машины. Пахло краской, кожей, железом, солидолом…

Григорий с непривычки скоро устал, но не подавал вида. Когда кончилась смена, Мингашева вызвалась проводить Кульгу к матери его товарища по палате, чтобы передать письмо и посылку.

— Это не так далеко, — пояснила она, прочитав адрес. — За полчаса доберемся на трамвае. Я там сама живу.

— Сначала предупредим подполковника, — сказал Кульга.

Сорокина в заводоуправлении они не нашли. Его вызвали в горком партии. Кульге передали записку, в которой подполковник указывал, как найти гостиницу, где у Сорокина была комната.

— Пошли, — сказала Мингашева, и Кульга последовал за ней.

Они удачно сели на трамвай, вскочив на площадку. В переполненном трамвайном вагоне их стиснули, прижали друг к другу, и Кульга сквозь шинель невольно чувствовал близость Галии. Растопырив руки, он старался как-то оградить свою спутницу, но на передней площадке их притиснули к окну, забитому куском крашеной фанеры, и он стоял, почти обнимая девушку.

За время войны, за месяцы, проведенные в госпитале, Кульга отвык от городского транспорта, от обычной трамвайной толкотни и тесноты и потому чувствовал себя неловко, тем более что рядом, прижавшись к нему, застыла девушка. И трудно было понять, то ли она сама к нему прижалась, то ли так уж случилось в тесном вагоне, что ей просто некуда отступить. Все попытки Григория продолжить разговор кончались неудачно. Галия почему-то стала отвечать односложно, короткими фразами, и по ее тону он не мог угадать — сердится она или просто безразлична к нему?

Кульга тоже молчал, уставившись в отломанный уголок фанерного листа. Постепенно в трамвае становилось свободнее, люди выходили на остановках. Потом, когда они вышли из трамвая, Галия снова стала разговорчивой, даже веселой. Кульга шагал рядом, стараясь не выдать нахлынувшего волнения. Они брели по безлюдным улицам. За деревянными заборами брехали собаки. Под ногами похрустывал тонкий ледок.