Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Вероятно, именно это наслаждение славою слишком опьянило меня, если я не увидела раньше, до какой степени дошло, буквально в несколько лет, падение нравов в придворном обществе и в городе: скука и безделье толкали вельмож на поиски совсем уж непристойных развлечений, необходимость вести разорительный образ жизни заставляла прибегать ко всяким незаконным аферам; словом, Двор наш, как никакой другой, глубоко погряз в самых извращенных и невиданных пороках.

Безумное увлечение азартными играми, никогда не поощряемое Королем, достигло апогея: на карты ставили даже собственную жизнь; игроки, не стесняясь даже тем, что находились в королевских апартаментах, вели себя не лучше умалишенных — вопили, стучали кулаками по столу, сквернословили так, что волосы дыбом вставали, приходили в полнейшее неистовство; некоторые, совершенно забыв о чести, старались загрести деньги любыми средствами, уподобляясь грабителям с Нового моста. «Там все орут, сцепившись в драке. Вот Двор у Короля-Гуляки!» — пелось в одной песенке тех времен.

Необузданная страсть к крепким напиткам также способствовала разгулу молодежи, которая никак не могла утолить снедавшую ее жажду наслаждений. Пятнадцатилетние герцогини развлекались пьянством в винных погребах, в компании слуг; распевая при этом: «Бахус нам румянит лица. Глядь, кушетка пригодится!» Принцы слонялись ночами по парижским кабакам, возвращаясь домой лишь к утру, бесчувственно пьяными, в каретах; самые знатные дамы напивались до того, что могли прямо посреди салона, прилюдно, извергнуть, и сверху и снизу, поглощенные в изобилии напитки.

Но и этим «изысканным» утехам было далеко до утех любовных: доступность придворных дам уже давно сделала их прелести ненужными молодым кавалерам, — нынче, как никогда, в моде был итальянский порок. Сам брат Короля подавал к тому пример — румянился и кокетничал, как женщина, залепливал мушками все лицо, с головы до ног украшал себя драгоценными побрякушками и не спускал влюбленных глаз с очередного «миньона», в чьем обществе проводил свою жизнь. Племянники Великого Конде, сыновья господина де Рювиньи, генерального депутата гугенотов, кузен господина де Лувуа, сын господина Кольбера, многие из Ларошфуко и Тюреннов принадлежали к этому братству, для коего они разработали такие строгие каноны, что и впрямь напоминали новомодных монахов; были у них и свои «монастыри» в нескольких замках Иль-де-Франс, где для приема новичков устраивались самые причудливые церемонии, требующие клятв и умерщвления плоти; члены этого общества утверждали, что скоро их орден будет ничем не хуже ордена францисканцев; даже сын Короля и мадемуазель де Лавальер, юный граф де Вермандуа, всего тринадцати или четырнадцати лет от роду, был завербован под их знамена. Нужно ли удивляться тому, что дамы, не находя себе кавалеров для утех, в свой черед обратили любовные вожделения на собственный пол. Герцогиня де Дюра во всеуслышанье объявляла, что отдаст все свое состояние, вплоть до последней рубашки, лишь бы переспать с дочерью Короля, прекрасной принцессою де Конти, которой только-только исполнилось пятнадцать лет; к счастью, юная принцесса очень скоро доказала, что предпочитает дамские страсти объятиям королевских гвардейцев и лакеев; в сравнении с общей распущенностью сей грех выглядел столь невинным, что вполне заслуживал отпущения.

Несколько принцев пустились на еще более остроумные выходки: отправились целой компанией в некий притон и там развлеклись на итальянский манер с самыми пригожими из гулящих девиц, затем схватили одну из них, привязали за руки и за ноги к кровати и, вставив ей жгут из пакли в то место, назвать которое мне запрещают приличия, безжалостно подожгли этот факел, невзирая на вопли несчастной жертвы. После чего остаток ночи прослонялись по улицам, где разбили множество фонарей, вырвали и предали огню несколько распятий и запалили деревянный мост. Казалось бы, сей «подвиг» — предел всему, однако ж несколько дней спустя шевалье Кольбер превзошел и его. Он сам, герцог де Ла Ферте и шевалье д'Аржансон послали за торговцем вафлями и, сочтя парня вполне миловидным, решили обойтись с ним, как с девицею, но встретили отпор и тогда, недолго думая, дважды пронзили его шпагою, отчего он имел глупость скончаться. И что бы вы думали — озорники отделались лишь легким репримандом.

Коли уж жизнь простого человека имела столь малую цену, то нужно ли дивиться тому, что колдуны и отравители, знавшие способы извести без шума и скандала знатного человека, пользовались огромным спросом. Их услуг искали для любовного приворота, для убийства, а иногда и для того и для другого вместе, веря, что они обладают тайным могуществом.

В обществе со смехом рассказывали историю о том, как госпожа де Бризи, брошенная любовником, обратилась к одному из таких магов; тот объявил, что есть лишь одно средство вернуть возлюбленного: он, маг, должен отслужить мессу, лежа у ней, обнаженной, на животе; дама согласилась. Две недели спустя она явилась к нему с жалобой, что неверный любовник все так же холоден; тогда маг сказал, что названной церемонии мало и даме надобно отдаться ему безраздельно, — тут-то любовник и воспылает к ней новой неудержимой страстью. Дама исполнила все требуемое с величайшим усердием, но, похоже, дьявол ее любовника оказался сильнее дьявола кудесника, ибо месса так и не помогла.

Но и это еще были цветочки: большинство людей шли на куда худшие преступления; желая устранить соперника, скорее получить наследство от зажившейся тетушки, спровадить на тот свет ревнивого мужа, выиграть судебный процесс или добиться благосклонности министра, они бежали за помощью к какому-нибудь свихнувшемуся кюре, который служил мессу Дьяволу и при этом душил или топил в купели младенца. Парижские сводни процветали, торгуя новорожденными детьми. Обыкновенно за колдовством следовало отравление, — то, чего не мог сделать Дьявол, довершали мышьяк или сулема.

В начале 1679 года в Арсенале открылась Чрезвычайная следственная Палата, занявшаяся делами многих ворожей и отравителей. Для начала перед судьями предстала всякая мелкая сошка — священники-расстриги, слуги, посыльные из лавок, девицы легкого поведения, тайные алхимики, колдуньи из предместий. За ними, к удивлению публики, последовало несколько жен чиновников и богатых буржуа. Дело, однако, разрасталось; мало-помалу признания несчастных начали затрагивать Двор. Как выяснилось, колдуны готовили «любовные порошки» или «порошки для наследства» по заказу весьма знатных особ, среди коих были красавица-графиня де Суассон, молодая герцогиня Буйонская, госпожа де Вивонн, невестка госпожи де Монтеспан, госпожа де Полиньяк, госпожа де Грамон, маршал Люксембургский и несколько вельмож рангом пониже. Все эти люди без зазрения совести в течение многих лет убивали своих близких с помощью алхимии, жаб и черных месс.

Сама я никогда в жизни не прибегала к услугам гадалок и, стало быть, могла ни о чем не беспокоиться, однако вся эта мерзость высшего общества, обнаруженная следствием, повергла меня в крайнее смятение.

Собрав воедино все, что я слышала в течение последних лет о дебошах и всякого рода бесчинствах, я сперва подумала: наверняка это безбожие, разъедавшее в те времена общество, точно гангрена, явилось причиною всех этих бед, — ведь для легковерных умов расстояние от философии Декарта до порошков Вуазен весьма коротко. Затем я решила, что если человек сам, своими силами, не задушит в себе дурные страсти, то хотя бы правителям надлежит подавать — или создавать — такие примеры, чтобы люди, из страха или подражания, становились на путь добродетели; однако мог ли Король, участвующий в двойном адюльтере, служить образцом для других?!